– Какую шубу, что ты несешь?! — заорал он.

Увидел, как у жены и ее подруги изумленно расширились глаза — его реакция и в самом деле была неадекватной, ведь можно было все принять за шутку, не понять и не заметить, — но он уже не мог остановиться. Он испугался, а лучший способ защиты, как известно, нападение.

– Я тебе ясно сказал — чтобы ноги твоей не было в нашем доме! Довольно ты меня компрометировала, так теперь я еще и дело ваше гребаное веду, а ты смеешь ко мне домой являться!

– Я не к тебе пришла, — подозрительно спокойно начала Маргарита. — Я пришла к своей подруге. В ее дом. А тебя не было. Ты был на работе. Ты предупредил, что будешь работать до вечера. Еще не вечер, Валя.

– Я раньше освободился, — глядя в ее сузившиеся темно-серые глаза, Валентин понял, что сказал это зря, но было уже поздно.

– А что — сегодня в «Голливуде» Наташина смена? Бедняжка, она и перед Новым годом все дни работала, и сейчас отдохнуть не дают. Не повезло, да?

– Какая Наташа? Твоя парикмахерша, что ли? — улыбаясь, переспросила Ирина, обманутая спокойным тоном подруги, лица которой не видела, потому что смотрела на мужа. И уже по его вытянувшейся физиономии немедленно и бесповоротно поняла, о чем идет речь.

И тогда обычно расчетливый и хладнокровный Литвиненко сделал еще одну роковую ошибку — он сбежал. А что ему оставалось делать в присутствии этой стервы, которая откуда-то знает про его Наташу и ни перед чем не остановится, — это он тоже понял по ее глазам. Правда, уходя, он сильно хлопнул дверью и довольно громко — чтобы услышали с гарантией, — назвал Марго «чокнутой дурой». Но это были, он и сам понимал, полумеры.

Когда за ним захлопнулась дверь, Маргарита осознала, что она ввязалась в объявленную ей войну, соразмеряя силы свои и противника, но позабыв в азарте о тылах, обозах и о том, что могут быть жертвы среди мирного населения. Она повернулась к Ирине… и, к своему великому изумлению, не увидела в ее глазах ни слез, ни вопроса. Ирина все поняла. Наверное, она догадывалась и раньше, а тут парикмахерша Наташа, ее голубая шуба, над которой они так смеялись, и тюменские командировки преданного супруга сложились в одну четкую картину.

Поэтому то, что была вынуждена ей объяснить Маргарита, не стало для Ирины открытием. Или почти не стало.

– Ириша, ты прости меня, а? Ну, дура я, не удержалась, — каялась Маргарита. — Я же не думала, что он так… отреагирует. Виновата я. Поклялась себе молчать — и ляпнула. Слушай, ну вы же помиритесь еще. Он вернется и прощения просить будет, ты же правильно говорила, что неохота им на пятом десятке все заново начинать… — Маргарита говорила эту чушь, чтобы не молчать, и ненавидела себя. Она видела, что Ирина ее не слушает, что в ней началась какая-то внутренняя работа, которая еще неизвестно к чему приведет. — Ир, мне уйти, да? Скажи, я уйду. А если надо — останусь. Ну не молчи, а?

– Рита, ты не виновата. — Голос Ирины звучал обманчиво-спокойно. — И я догадывалась. Только никак не могла решить, хочу ли я обо всем знать доподлинно. Вот вы за меня и решили. Ты иди. Со мной все в порядке будет. Мне подумать надо.

Но когда Маргарита ушла, Ирина не стала думать ни минуты. Если она будет думать, начнет жалеть себя и плакать — и ничего не сможет решить и сделать. Последние годы она жила в тихом болотце, маясь от скуки и не решаясь что-нибудь изменить, дабы не нарушить привычный порядок вещей. Сегодня в это болото прилетел увесистый камень, брошенный недрогнувшей рукой лучшей подруги Маргариты, желающей ей конечно же только добра. Теперь только от нее самой зависит, затянется ли опять это болотце ряской, и все станет, как прежде, или…

Чтобы избавиться от звенящей тишины, она включила магнитолу, ткнув первый попавшийся диск — под рукой были только любимые, — и знакомый голос дурашливо сообщил под простенькие гитарные переборы:

«Надо же, и у них чемоданы», — удивилась совпадению Ирина.