Рузвельт учитывал общественное мнение. Определить верный курс — это еще полдела; вторая половина — это убедить миллионы столь разных американцев следовать ему. В двадцатом веке Америка не имела лучшего оформителя морального, душевного и политического состояния нации, чем Франклин Рузвельт. Ему было присуще еще одно великое для политика качество: он видел пик силы противоположной стороны и имел нервы выжидать. Лишь когда силы противника переваливали за этот пик, он наносил ответный удар. Чувство времени, чувство готовности и неготовности было в нем абсолютным.
Франклина Рузвельта никогда не готовили к политической стезе. Ему предстояло быть уважаемым адвокатом и респектабельным землевладельцем, а не возбудителем чувств у сбитой с толку толпы. И сам росший в Гайд-Парке, Рузвельт далеко не сразу обнаружил в себе магнит, притягивающий к себе людей. Никто из близко знавших Франклина Делано Рузвельта в детстве, отрочестве и юности не подозревал, что имеет дело с политиком, который изменит двадцатый век.
Старый Гарвардский университет был желанным местом для Франклина, он окунулся в его атмосферу с желанием проявить энергию в общественной, спортивной и научной жизни. Критичность его вкуса сказалась в позднейшей ремарке: «В течение четырех лет я изучал экономику, но все, чему меня учили, не согласовывалось с истиной». Исключение составляла как раз не очень почитаемая в университете американская история. Тема курсовой работы — «Семья Рузвельтов в Новом Амстердаме»! Студент перерыл архивы, шел за строками Библии, вчитывался в старые газеты. И пришел к примечательному выводу: «Одна из причин — возможно, главная — жизненной силой Рузвельтов является их откровенно выраженный демократический дух. У них никогда не было ощущения, что, благодаря преимуществам, данным от рождения, они могут сунуть руки в карманы й благоденствовать, ничего не делая. Скорее они чувствовали, что, ввиду благоприятных обстоятельств своего рождения, они не имеют извиняющих мотивов для пассивности в отношении общества».
Отсюда, от истории, лежит прямой путь к политике — скорее, в джефферсоновском духе, к богатым и знатным направить свою энергию не на накопительство, а на благо сограждан.
Близко знавший Рузвельта Гарри Гопкинс, отмечая колебания своего шефа в малых проблемах, настаивает, что «в больших вопросах — в вопросах большой, реальной, постоянной значимости он никогда не изменял себе, он никогда не спускался со своей высоты». И Элеонора Рузвельт, не лишенная критического чутья, утверждает, что на протяжении всего своего жизненного пути ФДР никогда не уклонялся от главной цели — сделать жизнь своих соотечественников лучше. «Тысяча и одно средство были использованы, изменения курса были налицо, но эта цель всегда и везде оставалась главенствующей». Подводя итоги, историк Артур Шле-синджер пишет, что этот президент всегда был на стороне жизни, действия, движения вперед, будущего. Его феноменальная жизненная сила мобилизовала жизненную силу его страны, и это обеспечило его историческое бессмертие.
Когда на перевалах истории другие вожди, в других странах стараются реализовать нечто большее, чем сочувствие простому человеку и скромным людям, они демонстрируют полное незнание истории. Ее главная ниша для тех, кто выведет свой народ из обрушившихся на него несчастий. Солидарность — вот ключевое слово. С нею мы смело можем не бояться ничего, кроме самого страха.
Прав философ Исайя Берлин, указавший на исключительную человеческую чувствительность Рузвельта, на его знание, сознательное и бессознательное, надежд, страха и устремлений того множества людей, которые составляют народ. Это вольное или невольное знание, считает Берлин, было главным источником его величия, его гения, его места в истории. Словно различные потоки разнообразного общества отразили общую сейсмограмму в его нервной системе. Но знания было бы недостаточно. |