— Наш король стар и бооооолен! Принцесса совокупляется с кем попало и проводит дни в кутежааах! Францией управляет людоееед! (В доказательство Кисолов потрясал обглоданными костями, якобы оставшимися от людоедского пиршества. На самом деле он сам старательно обгладывал эти кости перед эфиром, и были они самые что ни на есть бараньи, но на публику производили сильное впечатление — поселяне давно не видывали баранины и толком не помнили, как она выглядит).

Вольдемар к тому времени уже имел титул маркиза де Карабаса, издавал несколько листков и прикупил вожделенный замок в Испании. Кисолов неоднократно побывал в Версале, отирался там на кухне и разживался не только свежей курятиной, но и свежими сплетнями. Плотно накушавшись, он возвращался в эфир и с характерным «ммм» (он постепенно избавился от «мммяу») рассказывал, чем кормили. «И все это на наши деньги, сограждане! — приговаривал он. — Не людоедство ли?!» Ни давний приятель Кисолова, черный абиссинский кот Николай, ни жесткошерстый котенок Леонтий, издатель журнала «Гав!», не могли соперничать с главным аналитиком, без устали лоббирующим и лобзающим Лужкота. Опасность подстерегала Вольдемара и его кошарню с неожиданной стороны. На одной из парижских крыш объявился бойцовый кот Рассерж, старый бандит, покрытый шрамами, одноглазый, но не чуждый некоторой апашеской элегантности. Жильцы его любили и звали запросто Сержем, а то и Серым. Давно бесхвостый по причине частых драк и абсолютно безбашенный по жизни, он ничего на свете не боялся и был кумиром окрестных кошек. Сама королева не раз почесывала его и называла самым красивым самцом Франции. Рассерж не скрывал, что за его храбростью стоит твердая вера в свою звезду и безнаказанность: в случае чего ему всегда было готово убежище в логове профессора Мориарти — математика и олигарха, близкого к короне. Рассерж сделал то, чего не ожидал никто: он бегал по крышам домов, считавшихся Лужиной епархией, мочился с крыши на Лужину свору, обзывал Лужу старым помоечником, диктатором подъездного масштаба и убийцей беззащитных мышей. При виде отважного Сержа подняли головы не только жильцы, помеченные Лужей в порядке регистрации, не только обитатели подъездов, но и самые бесправные существа в доме, а именно мыши. Они давно привыкли, что Лужа и его прихвостни едят их почем зря, ко тут вспомнили о правах животных, объединились в Союз правых сил и выступили под лозунгом «Высушим Лужу!». Некоторых из них Кисолов позвал к себе в эфир, в упор вопрошая, не боятся ли мыши своими действиями расколоть демократический электорат. При этом он плотоядно скалился, щурился и топорщил усы, но мыши были уже пуганые и отважно пищали, что дряхлость короля — еще не повод менять его на пахана. Между тем вечерние концерты самого Кисолова давно не пользовались прежней славой. Разленившись на котлетах, он перестал ловить мышей. Его важность и вальяжность решительно пасовали перед отвагой и наглостью Рассержа. Пока Кисолов вылизывал Лужкота, Рассерж бесстрашно колотил его лапой, да так, что тот гудел.

Пока Кисолов мекал и бекал, изображая аналитику, Рассерж мочился и испражнялся с крыши. «Вы смотрели, как Рассерж вчера замочил Лужкота?» — спрашивали друг друга облегченно вздыхавшие горожане, избавленные наконец от постыдного страха. «Хи-хи, омерзительно! — отвечали соседи. — Никогда больше не включу!» — отлично при этом зная, что через неделю снова бросят все дела ради восхитительно-непристойного зрелища. И даже новая программа Кисолова «Vox felini — vox Deil», в которой изящный Гри-Гри, взобравшись на подиум, гулял сам по себе, не прибавила рейтинга Вольдемару и его компании: относительным успехом пользовался только тот выпуск, в котором наглый и рыжий Чуб, прозванный так за характерный вихор на макушке, разделал Гри-Гри как последнюю мышь за чистоплюйство и пораженчество.