— Куда? Нельзя!! — кричал он с равным усердием и бестолковому водителю, и забывшемуся журналисту, и изворотливому олигарху.

— «Не видишь, буй поставлен!» — указывал он тому, кто поднимал запретную тему или переходил улицу в неположенном месте.

Одного же олигарха, который досадовал, что к царю приблизились другие, и оттого поливал грязью все новые царские инициативы, Володя и вовсе привязал к бую (это называлось у него «послать на буй») и трое суток не выпускал из Москва-реки, да и потом все перемещения несчастного ограничил тремя буями, среди которых тот и блуждал, неустанно сетуя на отсутствие демократии.

Вскорости Володя забуячил и весь Кремль, так что самому президенту приходилось передвигаться строго определенным маршрутом — всюду путь ему преграждали цветные шары с фонарями, и отовсюду слышались вопли Володи с подручными:

— Куды?!

В некотором смысле в государстве воцарилось благолепие. Сочинский прокурор разом покончил со всею преступностью, ибо у граждан, включая воров и мошенников самых отпетых, только и было теперь заботы, что обходить буи да собирать справки о том, что такому-то разрешен проход туда-то. Справедливости ради надо сказать, что Володя был в службе ревнив и к царю лоялен, ибо стоило тому сказать: «Обложи-ка, мол, буями такого-то» — и несчастный не мог уже никуда двинуться, ибо был регламентирован со всех сторон. Предлога для обкладки буями было почти не надобно: довольно было сказать, что страна лишилась свобод или устала от войны. Буйство это продолжалось и ширилось, и уже самый словарь начал меняться под дивным действием его. Буйным называли теперь кроткого, смирного, как бы привязанного к бую. Буёвым именовался добрый гражданин, законопослушный житель Отечества. Буйцом назывался отважный страж порядка, буйком — боевой солдат внутренних войск, буячить — значило ограничивать, а все, что не входило в сферу интересов простого человека, пренебрежительно описывалось термином «за буем». Орденом почетного буя награждался самый законопослушный олигарх, платящий налоги. Напротив, полному забуячиванию подвергался тот, кто кричал что-то о западных ценностях и взывал о помощи к басурманам.

— А буй ли? — восклицал иной горожанин, получая задание от начальства, — и, услышав, что буй, то есть деваться некуда, плелся исполнять.

— С буя сорвался! — говорили о каком-нибудь самом осатанелом правозащитнике, который пытался сквозь буи прорваться на радио «Свобода».

Предложение же сосать буй, который и в рот-то не лезет, означало нечто заведомо невыполнимое.

Настал, однако, день, когда царь вышел из своей резиденции, не дозвавшись никого из челяди, и обнаружил, что уличное движение прекращено и даже помочь ему одеться некому, ибо никто с утра не вышел за пределы четко очерченной буями территории. Страна была забуевана, скована буями, оцеплена ими, как сочинский пляж, и только из Шереметьева, где кучковались последние олигархи, доносилось Володино отчаянное «Куды?!». Он пытался забуянить взлетную полосу.

— Порядок, — вздохнул новый царь и с чувством исполненного долга отправился почивать дальше. Это и впрямь был он — тот вожделенный порядок, о котором он всегда мечтал. Тишь и неподвижность царили над страной, и лишь самодовольные красные буи подмигивали повсюду.

Зато в Сочи настало теперь настоящее раздолье. Те немногие, что успели туда добежать, чувствуют себя превосходно. Они резвятся на пляже, плавают куда хотят, и некоторые, говорят, доплыли уже почти до самого басурманства. Басурмане, конечно, люди дикие и галушек не едят. Но и не обуячат кого попало по роже за попытку сделать шаг влево, шаг вправо или слегка подпрыгнуть на месте.

ТЕРЕМОК

Стоял терем-теремок, не низок, не высок, и где он находился — толком никому не было известно, поскольку из него осуществлялось партийное руководство Родиной.