— Степан Бандера, — говорил генерал, — это не просто враг, это чудовище, это изувер. Во время войны бандеровцы нас не щадили, верно служили рейху и гестапо в обмен на посулы получить свою самостийну Украину. Я впервые столкнулся с ними уже после войны в Ужгороде, когда служил в контрразведке Прикарпатского военного округа. Злее мерзавцев я не встречал, хотя к тому времени мы уже загнали их в подполье, в глухие деревни и в горы. Однажды я выехал в командировку в один городок, забыл название, черт, ну не городок, а большая деревня, короче, пошел в сортир во дворе, деревянная такая, недавно построенная будка, сел там как полагается орлом, и вдруг… доски подо мной скрипят — и лечу прямо в дерьмо! Подпилили, гады, совершили маленькую диверсию. Чуть не утонул, хорошо, что рост у меня приличный…

Густов налил еще по одной, смачно выпил, кривясь, словно только что выполз из подстроенной западни, и заключил:

— Так что вы должны понимать всю ответственность предстоящего задания.

Оставив Петровского у себя, генерал отпустил Богдана домой: у начальства свои, более тонкие, более секретные дела, к тому же Богдан, как ни странно, не состоял в кадрах КГБ, а числился специальным агентом, а статус таил в себе неуловимые нюансы. Львовский Смерш завербовал Богдана еще в студенческие годы, причем на мякине: бедный студент часто ездил «зайцем», за что и поплатился. Прекрасно знал и польский, и немецкий, был находчив и решителен, потому им и заинтересовались, стали выращивать боевика, идейно выдержанного и морально устойчивого. На следующий день Богдан и Петровский вылетели на военном самолете в Восточный Берлин, оттуда их подвезли к двухэтажному особняку на самой окраине города.

— Вот здесь ты будешь жить, — сказал Петровский. — Вот новые документы: Казимир Бубка, поляк, ранее проживал в Лондоне, отец служил в армии генерала Андерса. По профессии — коммерсант самого широкого профиля.

Дверь отворила экономка, мрачная старая карга, чем-то напоминавшая Гиммлера, она проводила обоих на второй этаж, где находились покои Богдана.

— Отдыхай, не забывай делать зарядку, ходи в кино, в театр. Видеться будем с тобой каждый день на стрельбище. Тем временем резидентура соберет информацию о режиме дня Бандеры. В рестораны ходить не надо, там много случайной публики, вообще лишних контактов остерегайся…

После этих напутствий Петровский удалился, а Богдан разобрал чемодан с вещами и выглянул в окно. Улица была пустынна, в ухоженном садике зеленела трава, подстриженная, очевидно, старательным Гиммлером, по деревьям весело прыгали и чирикали воробьи.

Переодевшись в новый костюм (на этот раз в яркую клетку), тщательно выбрив щеки и обдав себя истинно кельнской водой, он вышел из особняка и через полчаса уже находился в центре Берлина, тогда еще не разделенного стеной, народу толпилось тьма, особенно молодежи, слонявшейся у витрин.

И вдруг увидел знакомое лицо, мелькнувшее и исчезнувшее за углом, не поленился завернуть за угол и увидел узкую спину фрейлейн Поль. Некоторое время, словно опытный филер, шел за нею: в душе боролись заветы Петровского и здоровые инстинкты.

— Вы меня не узнаете?

Она растерялась и пожала плечами:

— Нет…

— Мы летели вместе из Франкфурта… мне тогда еще стало плохо…

— Да-да, конечно, я помню… Ну и как вы сейчас? Лучше?

— Все в порядке. Может, куда-нибудь зайдем? Меня зовут Казимир Бубка. — Он расплылся в улыбке и слегка поклонился.

— Откуда у вас такой хороший немецкий?

— Это долгая история. Так, может быть, пойдем в кино?

Такой вариант вполне устраивал, ибо не нарушал устрашающих инструкций Петровского по поводу ресторанов, переполненных иностранцами и шпионами.