Пока он не позвонит.

Если вообще позвонит.

Кейн сказал: «Скоро». Утром в воскресенье, лежа в постели, Дана в который раз упрекала себя в глупости. Сколько можно ждать звонка? Еще и недели не прошло! У него наверняка другие планы на выходные. Но все же что ему стоит позвонить — не обязательно назначать свидание, просто перекинуться несколькими словами…

Как поживаешь? Я думал о тебе. Как дела? Чем занимаешься сегодня вечером?..

Дана перевернулась на живот и со стоном зарылась лицом в подушку. Сколько же можно? Воскресенье должно быть днем отдыха… от всего. А она отдыхает только от работы. Сегодня ей нечем заняться — разве что принимать заказы от возможных клиентов. Но едва ли их будет столько, чтобы отвлечь ее от мыслей о Кейне.

В этот миг зазвонил телефон. Дана подскочила на постели. Почти девять — для делового звонка в выходной, пожалуй, рановато… Кто бы это мог быть? Сердце ее едва не выскакивало из груди, в голове молотом билось одно-единственное имя; и все же, сняв трубку, она заставила себя произнести спокойно, по-деловому:

— Алло, у телефона Дана Андервуд…

— Дана, это я! — прервал ее резкий мужской голос. — Не вздумай вешать трубку!

Этого еще не хватало! Папочка собственной персоной! Со своим вечным приказным тоном. Дана поджала губы. Нет, больше она не разрешит собой командовать, не позволит отцу унижать и запугивать ее! Пусть только попробует…

Однако сейчас голос отца звучал необычно мягко:

— В прошлый раз, когда мы с тобой разговаривали, я сорвался. Прости. Обещаю, больше такого не повторится. Ты мое единственное дитя, и я хочу, чтобы мы были друзьями. Так что… — Генри глубоко вздохнул.

— Папа, я давно уже не дитя, — отрезала Дана, предупреждая, что он вступает на топкую почву.

— Знаю, знаю! — поспешно заверил он. — Хочешь быть независимой — пожалуйста. Я не против. Все, чего я хочу, — загладить эту дурацкую ссору. Может быть, позавтракаем вместе, поговорим?

Дана устало вздохнула.

— Не думаю, что нам есть о чем говорить, папа. Переделывать себя тебе в угоду я не стану, а ругаться с тобой я сейчас не в настроении.

— О какой ругани речь? Послушай, я готов даже вложить деньги в твой безумный проект!

— Мне не нужна твоя помощь. Деньги я уже достала.

Наступило молчание.

— Так что дергать за эту ниточку ты больше не сможешь, — язвительно добавила Дана.

— Перестань, ради Бога! Согласен, я наделал кучу ошибок. И, наверное, сделаю еще больше — потому что не могу понять, черт побери, чего ты добиваешься…

— А тебе не приходило в голову просто меня выслушать?

— Хорошо! Буду молчать как рыба! Ни словечком тебя не перебью! Не веришь — позавтракай со мной и сама убедишься! Ну что, договорились?

— Тебе не понравится то, что ты услышишь, — честно предупредила Дана.

— Значит, придется это проглотить. — Голос Генри смягчился, в нем появились сладкие умасливающие нотки. — Сладкая моя, я на все готов, чтобы мы снова стали друзьями!

Дана прикрыла глаза; в горле неожиданно встал горький ком. В детстве, обожая отца, она млела от его любимого обращения: «Сладкая моя!» Но жестокая и необъяснимая ненависть отца к Кейну Уильямсу навсегда отравила их отношения, вселив в них недоверие и вражду. Теперь в слове «сладкая» Дане чудились какие-то людоедские обертоны.

— Хорошо, приду, — выдавила Дана. Отец прав: надо повернуться к проблеме лицом и раз навсегда выяснить отношения. Сколько можно убегать от правды? — Буду около одиннадцати.