Если старушка была настроена в общем-то миролюбиво, то гражданин в светлой кепке выходил из себя.

— Все они там бюрократы, — отрывисто бросал он, ни к кому не обращаясь. — Мне долго у него нечего сидеть. Предъявлю и выполняй.

Я на минутку представил себя на месте Алексея Ивановича. Сколько ему всего приходится выслушивать! У каждого просьба и каждому надо помочь.

— Я сразу все выложу, пусть знает, — бубнил гражданин.

Выходила на носочках секретарша и предостерегала:

— Тише, граждане, тише!

— Что тише! Что тише! — кипятилась светлая кепка. — Почему у вас каждый посетитель по два часа говорит?

— Это уже у вас надо спросить, — объявила секретарша и рассерженная ушла.

Самое интересное оказалось то, что гражданин в светлой кепке задержался у депутата дольше всех. О чем они говорили там — неизвестно, только первым из кабинете вышел Алексей Иванович, злой, с красными пятнами на лице. И уже за ним, довольно ухмыляясь, — гражданин с кепкой под мышкой.

Алексей Иванович вышел, чтобы посмотреть, сколько еще человек осталось. Увидев очередь, он покачал головой и опять скрылся в кабинете. Меня он, кажется, не заметил.

Теперь люди выходили от него быстрее. Ровно в час направился к депутату последний из записавшихся. Секретарша тут же объявила:

— Прием, товарищи, окончен. Приходите в следующий четверг. Будете первыми, сейчас я вас всех перепишу.

— Как же так, — заговорили оставшиеся. — Попросите, пусть примет. Недолго мы его задержим.

— Вы здесь все говорите — недолго. Вон и тот товарищ обещал быстро. До белого каления довел, пока выкладывал свою просьбу. Ему говорят одно, а он все свое.

— Не пускать таких — и точка, — посоветовали секретарше.

— Попробуй не пусти — жалоб не оберешься.

— Вы все же попросите товарища Уткина. Нас немного.

Секретарша бесшумно ушла. Пока она была в кабинете, стояло глубокое молчание. Каждый, видимо, думал о своей просьбе.

Алексей Иванович вышел и, почти не останавливаясь, пояснил:

— У меня, товарищи, на два часа назначено совещание. Вы передайте просьбы секретарю. Я их разберу позднее. О решении сообщим.

И ушел. Видимо, придется возвращаться ни с чем. Все мы сейчас безразлично разглядывали стены, свои руки и нервничали. Жалко было времени, которое ушло на ожидание.

Секретарше я не стал рассказывать о своей просьбе. Решил быть умнее: в следующий четверг приехать с первым трамваем.

В доме узнали, что я ходил на прием к Алексею Ивановичу. Расспрашивают с любопытством, как он принимал меня, что говорил, обещал ли выполнить просьбу. Понятно, почему расспрашивают: хотят знать, оправдывает ли себя наш депутат, заботится ли об избирателях. И дослушав мой рассказ, меня же и начинают ругать:

— Разве тебе добиться. Несмышленыш ты еще.

А другие наперебой советуют, как надо разговаривать с Алексеем Ивановичем.

— Ты скажи ему. Не для того выбирали, чтобы он нос воротил от людей. Обязан был тебя принять в любой день. Побойчее будь.

Дядя Ваня Филосопов долго выспрашивал подробности, хмыкал скептически, а потом внезапно рассердился:

— Ух, Алешка! Придется тебе вспомнить Ивана Филосопова, старого дружка. Нет, я поговорю с ним сам. Я в четверг не пойду, я пойду, когда мне будет удобно.

И так почти все, кому я ни рассказывал. Это меня удивляло, я же ничего плохого не говорил про Алексея Ивановича. Наверно, просто казалось странным, что депутат не принял знакомого без очереди.