— Где они были? — расхрабрившись, спросила мужа Олив Дейворен.

Он пожал плечами.

— Провалиться мне, а я почем знаю! У черта на куличках! — завопил он.

Едва Дейворены отвернулись от попугаев и пошли за стульями, чтобы с удобством любоваться своими какаду, попугаи слетели на землю. Пока они пропадали невесть где, они стали покладистей, а может быть, изголодались. Сосредоточенные, они не ерошили перья, и зеленовато-желтые хохолки лежали покойно, мирно.

Если Дейворены не обменивались замечаниями, то оттого лишь, что в этом новом молчании обрели искусство иной речи. В какую-то минуту он коснулся указательным пальцем тыльной стороны ее ладони — и это был знак, что они уже разделяют все чувства друг друга. Она затаила дыхание в страхе, как бы он не испугался, что любовь поможет ей завладеть им; надо постараться сделать вид, будто она всего лишь благодарна.

Совсем иной страх завладел ими обоими еще прежде, чем из-за мальвы, которую она всегда хотела подрезать, — появился для этого повод. То был Фиггис, да еще с дробовиком.

— Чертов псих! — заорал сверху Дейворен, едва оправившись от потрясения. — Совсем чокнулся — стрелять в какаду!

— Опасность для общества! Долбят крыши… гадят на дорожках… губят деревья… нарушают сон налогоплательщиков!

И Фиггис выстрелил. Фонтан белизны взметнулся в небо — какаду, мелкими волнами один за другим, веером рассыпались по небу — все, кроме тех, кого настигла дробь: два попугая опрокинулись на траву, били крыльями, дергались, жизнь покидала их.

Все это видел Тим Неплох, и это было страшно.

Он видел, как сбежал с веранды Дейворен, бешено размахивал руками, уже не пожилой человек, мальчишка.

— Убийца!

— Я всегда исполняю свои обязанности, — бормотал Фиггис.

Он опять прицелился, вдаль.

Толпой примчались ребятишки, взобрались на ограду парка, чтобы лучше видеть.

Фиггис выстрелил бы и еще — уж очень обозлился, — но тут подбежала мисс Ле Корню. Чуть не вцепилась в него, но ее опередил Дейворен. Мужчины вихрем закрутились вокруг друг друга, и в этом же вихре-дробовик.

Который выстрелил во второй раз.

Завизжали сбившиеся в кучку женщины. Ребятишки захихикали.

Лежа на мостовой, Дейворен смотрел в небо; взгляд был недвижен, как недвижные воды. Текла кровь.

— Педераст проклятый! — крикнула мисс Ле Корню, кому — неясно.

Она и миссис Дейворен, уже на коленях, сперва изо всех сил тянули Дейворена, каждая старалась его приподнять, а может быть, им завладеть, потом принялись его гладить. Они словно помогали ему расстаться с жизнью: видно было, она уже покидала его. В иные мгновения руки женщин неизбежно сталкивались, поглаживали друг друга, того гляди сплетутся. Но они продолжали делать свое дело. У обеих лица белые как мел.

— Скажи мне что-нибудь, — заговорила миссис Дейворен. — Милый мой! Муж мой!

(Моя дурная привычка! Ты поймешь.)

Тим обрадовался, когда пришел отец — навести порядок. (День был будний, и папаша не выставлял напоказ свои вздувшиеся вены.)

Фиггис отказался отдать оружие, он дождется полиции. Он сидел на краю тротуара, вцепившись в дробовик, изо рта капала слюна.

Хныкала какая-то девочка.

— Ну и позор, — говорили друг другу дамы. Прибыла полиция, машина «скорой помощи».

— Гляди! — воскликнул кто-то из детишек.

Вернулись с полдюжины попугаев и расселись чуть поодаль на верхушке телеграфного столба, на проводах.