А если заглянуть глубже — что там? Я всмотрелся в сумерки. Там — немного. В окрестных домах зажглись разрозненные огоньки, из открытых окон доносилось тихое бормотание телевизоров и стереосистем. Душный августовский вечер, типичный для лета, которое, казалось, извлекает злобное удовольствие, испытывая лондонцев на выживаемость, денно и нощно затапливая их волнами густой жары. Поглядев вниз, я заметил в скверике какое-то движение. Две тени — одна очень маленькая. Старушка выгуливает собачонку, и та, должно быть, очень старается не отставать, бросаясь от одного кустика к другому, а все нервы у нее натянуты до предела и звенят от тайных вечерних наслаждений. Я прислушался к прерывистым шорохам и шелестам — если не считать периодического воя далеких сирен, другие звуки не прорывались сквозь монотонный гул Лондона, доносившийся как из-под земли.

Отвернувшись от окна, я вытащил из холодильника пакет апельсинового сока и отколол в стакан три или четыре кубика льда. Потом залил их соком — пока они поднимались к краю стакана, их мелодичное постукивание друг о друга радовало слух. Я налил себе пива и вынес напитки в гостиную.

Остановившись на пороге, я попробовал взглянуть на комнату с той же объективностью, с какой вынес приговор собственному отражению: мне хотелось представить впечатление, произведенное моим жилищем на Фиону. А та наблюдала за мной, поэтому времени у меня было немного, однако кое-какие быстрые наблюдения произвести удалось: например, шторы, доставшиеся от прежних хозяев, и картины, купленные много лет назад, совершенно не отражают моих нынешних вкусов; слишком много поверхностей — стол, подоконники, верх телевизора, каминная полка — завалено бумагами, журналами и видеокассетами, а не украшено тщательно подобранными предметами искусства, которые могли бы придать комнате объем и отпечаток личности; книжные полки, возведенные мною собственноручно, но тоже много лет назад, от книг преимущественно очищены (те были свалены в картонные коробки, башней громоздившиеся в свободной спальне) и набиты видеокассетами — с готовыми записями или обрывками фильмов и телепрограмм, записанных с эфира, — как горизонтально, так и стопками. Вот комната, подумал я, и она представляет собой нечто не слишком отличное от лица, отразившегося в кухонном окне: в ней имеется потенциал радушия, однако смесью небрежности и пренебрежения она превращена в нечто неуклюжее и чуть ли не сверхъестественно безразличное.

Через несколько минут беседы Фиона заявила о квартире следующее: ей кажется, что здесь не хватает домашних растений. Она очень хвалила цикламены и гибискусы. Лирически превозносила цинерарии и пушистую спаржу. В последнее время особенно без ума от цинерарии, сказала она. Мне раньше никогда не приходило в голову покупать домашние растения, и я попробовал вообразить, каково делить с живым и растущим организмом эту комнату, а также весь мой черствый мусор из фильмов и журналов. Я налил себе еще пива, а ей принес апельсинового сока, и на этот раз она попросила добавить в него водки. Мне стало ясно, что женщина она добрая и дружелюбная, поскольку, когда я подсел к ней на диван заполнить бланк пожертвования, осталась весьма довольна тем, что ноги наши случайно соприкоснулись: в сторону не дернулась, — а когда я вписывал сумму и ставил подпись, бедра наши касались друг друга довольно долго, и я не мог понять, как это случилось, — ведь это Фиона придвинулась ко мне поближе. Вскоре выяснилось, что и уходить она не торопится, ей почему-то нравится со мной разговаривать — с человеком, которому в ответ и сказать-то нечего, — и поэтому я пришел к выводу, что она сама как-то храбро, неприметно и безрассудно истосковалась по общению: хоть я сегодня вечером и неважный собеседник, а поведение мое в самом начале явно ее напугало, она все же не уходила, все больше и больше расслаблялась и становилась все разговорчивей.