Александр Дюма. Калабрийские бандиты
Глава I
Рассказ, который вы сейчас услышите, всего лишь эпизод из жизни калабрийских разбойников. А потому не угодно ли последовать за мною в Калабрию. Там мы взберемся на один из пиков Апеннин, на самую вершину, и, повернувшись лицом к югу, увидим слева Козенцу, а справа — Санто-Лючидо. Прямо же, почти в миле расстояния, по крутым уступам змеей извивается горная дорога, в момент, к которому относится начало моего рассказа, освещенная кострами, вокруг которых группируются вооруженные люди. Это — военный отряд, снаряженный для поимки разбойника Жакомо, с шайкой которого отряду пришлось сегодня уже обменяться несколькими выстрелами. Но с наступлением ночи продолжать преследование уже рискованно, и приходится ждать утра, чтобы при свете обыскать всю гору. Теперь взгляните вниз, и на расстоянии около пятнадцати футов под собой увидите горное плато, окруженное красноватыми скалами, густою зеленью дубов и бледными, низкорослыми пробковыми деревцами. Вы различаете уже, не так ли, четырех людей, занятых, по-видимому, приготовлениями к ужину: они разводят огонь и обдирают барана. Четверо других играют в «morra» с такой быстротой, что вы не успеваете следить за движениями пальцев игроков. А вот двое, стоящие на часах, в своей неподвижности напоминающие обломки камней, которым случайно придана человеческая форма. Вот сидящая женщина — она боится пошевельнуться, чтобы не разбудить заснувшего на ее руках ребенка. И, наконец, в стороне — бандит, кидающий последние комья земли на свежий могильный холм. Это — Жакомо; женщина — его любовница; а те, что стоят на часах и готовят ужин, — люди его шайки. Что же касается нашедшего успокоение в могиле, так это Иеронимо, бывший помощник атамана: пуля избавила его от виселицы, уже приготовленной для Антонио, другого помощника атамана, имевшего глупость попасть в руки солдат. Теперь, когда вы уже знакомы как с местом действия, так и с самими действующими лицами, я приступаю к своему рассказу. Окончив свою печальную работу, Жакомо выронил из рук заступ и опустился на колени. Так он стоял с четверть часа, неподвижный и погруженный в молитву. Затем, вынув из-за пазухи привязанное к красной ленточке сердечко с изображением св. Девы с Младенцем, Жакомо поцеловал его с благоговением истинного разбойника. Затем, медленно поднявшись, все еще с опущенной головой и со скрещенными на груди руками, он подошел к скале, вершина которой высилась над площадкой, и прислонился к ней. Сделал он это так тихо, что никто не заметил, как он переменил место. По-видимому, то, что он увидел, ему показалось нарушением дисциплины, так как, окинув взором окружавших его людей, он сдвинул брови, а его широкий рот изверг отвратительное богохульство, способное, в глазах разбойников, потрясти небо: Разрезавшие на куски барана мгновенно выпрямились, точно получили по спинам удар палкой. У игроков руки замерли в воздухе. Часовые обернулись. Женщина задрожала, а ребенок заплакал. Жакомо топнул ногой. — Мария, заставьте замолчать ребенка, — сказал он. Мария поспешно расстегнула вышитую золотом ярко-красную корсетку и, приблизив к губам ребенка полную, с бронзовым оттенком грудь, составляющую красоту романской женщины, склонилась над ним и, как бы защищая, прикрыла обеими руками. Ребенок взял грудь и затих. Жакомо казался удовлетворенным столь явными признаками повиновения; за минуту перед тем свирепое, его лицо приняло обычное выражение с оттенком печали; затем жестом руки было позволено всем продолжать оставленные занятия. — Мы кончили игру, — сказали одни. — Баран готов, — возвестили другие. — Хорошо. В таком случае, ужинайте. — А вы, капитан? — Я не буду. |
