– Это не существует.

– Что?

Она показала на сердце и повторила его жест, обозначавший «больше».

– Ты потеряла кого‑то на войне?.. – Сэм чувствовал себя ужасно неловко, задавая этот вопрос. – Может быть, мужа?

Она покачала головой и почему‑то вопреки своему намерению решила ему рассказать о себе:

– Мой отец… мой брат… немцы убивать их… моя мама умирать от туберкулез… Мой отец, мой брат… dans la Resistance.

– А ты?

– J'ai soigne ma mere… Я… смотреть моя мама…

– Ты ухаживала за своей матерью? Соланж кивнула.

– J'avais peur, – махнула она рукой, злясь сама на себя, и изобразила испуг, – de la Resistance… потому что мама очень сильно меня нуждаться… Мой брат был шестнадцать…

Глаза Соланж наполнились слезами. Сэм невольно коснулся ее руки, и она почему‑то не отдернула руку. Повисла напряженная пауза. Потом девушка снова взяла чашку и отпила глоток чаю, стараясь, чтобы не было заметно, как дрожат ее пальцы.

– А другая родня у тебя есть?

Она не поняла.

– Еще братья? Сестры? Дяди, тети? Соланж серьезно посмотрела на него и покачала головой.

На протяжении последних двух лет она была одна. Одна в оккупированном немцами Париже. Давала уроки, чтобы заработать себе на жизнь. После смерти матери часто думала о вступлении в Сопротивление, но страх был слишком силен, да и брат ее, которого выдал сосед, погиб так бессмысленно, не успев совершить никакого геройского поступка, что его смерть охладила ее пыл.

Казалось, что все кругом пособники врага и изменники, кроме горстки истинных патриотов Франции, которые, рискуя жизнями, боролись за свободу своей страны.

Все переменилось. Другой стала и Соланж. Из смешливой, жизнерадостной девушки она превратилась в раздражительную, обозленную, замкнутую особу. И все‑таки этот парень чудом сумел ее растрогать. Соланж, пусть ненадолго, снова почувствовала себя прежней, и это ей очень нравилось.

– Сколько тебе лет, Соланж?

– Dix‑neuf…

Она пыталась вспомнить соответствующее число по‑английски.

– Девяносто, – сказала она неуверенно. Сэм рассмеялся и покачал головой.

– Не может быть! Девятнадцать? Соланж поняла свою ошибку и тоже рассмеялась, поразительно преобразившись при этом.

– Et vous? – спросила она.

– Двадцать два.

Их разговор со стороны ничем не отличался от обычной болтовни юноши с девушкой. Вот только опыт у этих молодых людей был совсем не юношеский: у нее – оккупационный, у него – фронтовой.

– Vous etez etudiant?.. Студент? Сэм кивнул:

– Гарвардского университета, в Бостоне. Он этим невероятно гордился и обрадовался, когда заметил в ее глазах интерес и уважение.

– Арвар? – повторила Соланж на французский манер.

– Ты о нем слышала?

– Bien sur… конечно! Как Сорбонна, да?

– Да, наверное.

Сэму было приятно, что Соланж известно название его университета.

Чай был выпит, тарелка давно опустела, но Соланж, казалось, теперь уже не спешила уходить.

– Соланж, можно с тобой завтра увидеться? Может, сходим погулять? Или съедим вместе ленч… или поужинаем?

Сэму нетрудно было догадаться, что она голодает, плохо питается, и он почувствовал желание хоть немного подкормить ее.

Соланж отрицательно замотала головой и указала на книги в сумке.

– Потом?.. Или до?.. Пожалуйста… Я не знаю, сколько еще здесь пробуду.

Ходили слухи, что им вскоре придется покинуть Париж и двинуться к германской границе.