Немец взглянул с презрением.

— Только бы мне сказали, где он бывает с небольшим отрядом, — ответил он, — а я уже без вас устроюсь.

Стали опять шептаться. Заремба подводил к князю лиц, на которых больше всего рассчитывал. Они вели переговоры и спорили.

У немца разгорались глаза; с теми, кто мог с ним легче говорить, болтал дольше и откровеннее. Наконец все согласились. Князь громко осыпал их обещаниями милостей и торопил не терять времени.

Вдруг издали послышался рог; очевидно, это был условленный сигнал, так как всадник вздрогнул, повернул коня, кивнул головой на прощание и уехал.

Землевладельцы тоже поторопились к своим лошадям и вскоре кроме Зебра и Нехлюя на лугу не было никого, так все торопились уехать.

— Теперь, — улыбался Михно, возвращаясь в свою хижину, — когда с нами два Оттона, наш королек не спасется! Пусть переведут дух после пира, а мы им устроим пир получше!

XI

Ксендз Теодорик стоял с опущенной головой у стола и смотрел, как Тылон делал оттиск печати на горячем воске.

Она была только что вырезана согласно совету Свинки; чтобы больше досадить другим польским князьям, кругом нее шли слова:

REDDIDIT IPSE SOLUS VICTRICIA SIGNA

POLONIS

Он и Тылон, поглаживавший свою коротко подстриженную бородку, с различными чувствами смотрели на эту величественную печать, которую впервые должны были подвесить у пергамента на шелковом шнуре.

— А что? — обратился Тылон к задумчиво стоящему Теодорику. — А что? Разве это не величественная печать? Не панская? Не королевская? У силезцев черный орел, у нас белый. Да вот на нашей печати не какой-нибудь всадник, что годится князю… но орел, словно императорский! И надпись красивая, не хвастаясь, я сам ее составил: Sigillum Praemislai PolonorumRegis et DucisPomeraniae. Polonorum! Это я поставил нарочно — слопают друг друга со злости!

Тылон улыбнулся и добавил:

— Такой печати не бывало ни у нас, ни у кого другого из князей!

— А вы радуетесь? — спросил Теодорик.

— Да как же не радоваться?

— Ну, я… не радуюсь, — ответил лектор, качая головой. — А знаете почему? Потому что я предпочитаю силу и власть, чем трубу и похвальбу… Предпочитаю дело, чем слово… Но вы, господин писарь, муж слова и верите в его силу.

— Конечно! — воскликнул Тылон. — Бог нам преподал, что слово претворяется в дело и что должно стать действием; сначала должно быть мыслью!

Он умолк, а затем вернулся к первоначальному веселому сюжету:

— Пусть князьки злятся! Пусть негодуют и волнуются враги! Кто из них взглянет на эту печать, его проберет дрожь! На ней написано: Polonorum… Sepienti sat! Архиепископ за это поцеловал меня в голову!

Он сделал широкий жест рукой.

— Все заберем!

Теодорик как-то печально улыбался.

— Дай, Господи! — сказал он. — Но, по-моему, не следует трубить с башни, пока враг не разбит, не предостерегать его, что мы идем в бой, чтобы враг не готовился, не дразнить зверя.

— Пусть дрожат, — беспечно воскликнул Тылон. — Victriciasigna наши! А как это красиво звучит: reddidit ipse solus…

— Отче, — ответил Теодорик, — ведь они же необязательно выступят против нас в открытом сражении; разве вы не слыхали о яде, который убрал во Вроцлаве мешавших? Или не знаете, что случилось с Белым?

Тылон вознегодовал.