Несколько экземпляров книжки я послал в Союз писателей. А через месяц или два и сам приехал в Москву. Зашел в областную комиссию Союза. Здесь я бывал уже не впервые, но в качестве автора отдельно изданной книжки — первый раз. Секретарь областной комиссии А. Я. Годкевич, всех литераторов знающая по имени и отчеству и даже по названиям их произведений, сразу ошеломила меня:

— А, Сергей Венедиктович! Приехали! А Лидия Николаевна все спрашивает меня, когда она сможет повидаться с вами.

— Какая Лидия Николаевна?

— Сейфуллина.

— Сейфуллина!.. Со мной!..

— Да. Я ей сейчас позвоню, а вы пока почитайте. Она что-то вот здесь написала о вашем «Алексее Худоногове».

Я впился глазами в лист бумаги, исписанный крупно и неровно, немного вверх всползающими строчками. Выходит, «это» обо мне написала Сейфуллина собственной рукой. И расписалась. Та самая Л. Сейфуллина, фамилию которой я видел не иначе как отпечатанной типографски, это был отзыв крупного мастера о моей первой работе.

«В небольшой книжке — пять рассказов. Название первого хорошо определяет тон, авторскую манеру рассказывать. Называется первый рассказ „У костра“. У костра обычно рассказывают вдумчиво и задушевно, внимательно вслушиваясь в себя и в окружающую природу…»

Потом шел ряд примеров, подтверждающих эту мысль, и сердце у меня млело от восторга. Здесь встречались такие комплименты: «незаурядное писательское дарование», «острота особого художественного зрения», «быт и речь таежной Сибири, характеры живущих в ней людей — свои для Сергея Сартакова. Он их знает и любит и умеет оценить каждое слово умного, образного и красочного их языка», «в общем, книжка С. Сартакова хороша». И даже как-то не строгими, мало охлаждающими пыл казались наряду с этими словами и другие: «…книжка хороша, но только как предвестник будущих произведений», «автору необходимо сжаться в слишком словоохотливой речи», «иногда врываются в писательскую речь Сартакова стертые, дешевенькие, ходовые слова», «стоит ему увидеть картину или явление природы, и природа уже вытесняет, отстраняет человеческую судьбу…»

А дальше случилось как в сказке. Я не успел ещо дочитать последних строк, как А. Я. Годкевич воскликнула:

— Вот и Лидия Николаевна! А я звонила вам, но мне сказали, что вы как раз поехали сюда. Знакомьтесь: это и есть автор «Алексея Худоногова».

Сейфуллина подала мне руку. Не пожала, именно — подала и тотчас отняла, словно стараясь всячески сократить церемонию первого знакомства.

Лидия Николаевна была «маленькой», но только в самом душевно-ласковом значении этого слова. Глядя снизу вверх на меня, она ободряюще улыбалась — не раз приходилось иметь ей дело с начинающими авторами.

— Тут я, кажется, очень свирепо расправилась с вами, — говорила она, — но это ведь не для печати, а в своем кругу.

— Да что вы, Лидия Николаевна! У вас сплошные похвалы. Моя книжка совсем не стоит этого.

— Значит, не обиделись! Хорошо. Вы курите? — и потянулась к своей потертой сумочке за папиросами. Удивилась, что я не курю. А потом радостно засмеялась. — Да что же я! Конечно! Это и по вашей книжке было понятно.

Она сидела в простеньком темном платье, поглаживая пышный бархат дивана, втиснувшись спиной в самый его уголок, и оттого казалась еще более маленькой, курила как-то непрофессионально и говорила, говорила без умолку.