Умер человек — и что же теперь? Плачут четверо его друзей, даже Роке Лосано, недавний его знакомец, яростно трет глаза кулаками, и пес коротко взвыл ещё раз, теперь он совсем рядом с телом, ещё миг — и вытянется рядом, положит тяжелую свою башку на грудь Педро Орсе, но теперь надо думать и решать, что делать с покойником, и говорит Жозе Анайсо: Отвезем его в Бьенсервиду, сообщим куда следует, что же ещё можем мы для него сделать, и тут осенило Жоакина Сассу: Помнишь, ты сказал когда-то, что поэта Мачадо схоронить надо было под каменным дубом, давайте там и его положим, однако последнее слово осталось за Жоаной Кардой: Нет, и в Бьенсервиду не повезем, и под деревом не зароем, доставим его в Вента-Мисену, положим в родную землю.

Легло на топчанчик поперек галеры тело Педро Орсе, женщины сидят рядом, держат его холодные руки, те самые, что когда-то от волнения едва успели узнать, как устроена женщина, а трое мужчин — на козлах, правит Роке Лосано, думали привал сделать, вот тебе и отдохнули, и едут теперь в ночь-полночь, чего прежде никогда не бывало, должно быть, Пиру вспоминается другая ночь, а, может, он спит на ходу и видит во сне, как стреножили его, чтобы полечить мазью и пастьбой на вольном воздухе злую болячку на спине, а тут пришли трое — мужчина, женщина и собака, освободили его от пут, и не знает он, начался тогда сон или же окончился. Пес бежит под днищем галеры, под распростертым в ней телом Педро Орсе, словно несет его на спине, так тяжко ему, словно и впрямь взвалили на него весь тарантас. Зажгли лампу, приладили её впереди, к железному обручу, на котором крепится парусиновый навес. Больше полутораста километров предстоит покрыть.

Кони чуют смерть за собой, и другого кнута им не надо. Так глубоко ночное безмолвие, что едва слышно погромыхивание колес по неровностям и выбоинам старой дороги, и стук копыт на рыси звучит приглушенно, словно обвернули их тряпками. Луна, видно, так и не взойдет. Путь лежит в непроглядном мраке, в кромешной тьме, и так же, наверно, было темно в ту самую первую из всех ночей перед тем, как Бог сказал: Да будет свет, и не было в этом особенного чуда, ибо Он знал, что дневное светило, хочешь, не хочешь, часа через два выкатится на небо. Мария Гуавайра и Жоана Карда плачут — заплакали они, как только тронулась галера в путь. Этому человеку, который лежит теперь мертвым, милосердно отдали они свое тело, сами притянули его к себе, сами помогли и направили, и, быть может, это от него зачала каждая из них дитя, которое сейчас растет под ноющим от муки сердцем, в сотрясающемся рыданиями животе. Господи ты Боже мой, до чего же все на свете связано и переплетено между собой, и величайшую ошибку совершаем мы, полагая, что вольны сами перерезать или вновь скрепить эти нити, а ведь сколько дано нам было доказательств обратного — и черта, проведенная по земле вязовой палкой, и стая скворцов, и камень, брошенный в море, и чулок голубой шерсти — и все впустую, все равно что слепому показывать, что к глухому взывать.