— Ваша правда. Но вы удивитесь причине. Под утро мне пришла на мысль бабушка Екатерина Ивановна: от неё давно не было известий.

   — Что удивительного, что в её годы она потеряла интерес к переписке. Восемьдесят с лишним лет — непомерный груз. Вспомните, даже на ваше именинное поздравление бабушка ответила лишь через два месяца. И это при её былой любви к перу!

   — Хорошо бы так. Хотя, казалось бы, постоянное одиночество — письма лучший способ с ним бороться.

   — Но Катерина Ивановна может и не стремиться к такой борьбе. В любое время она могла переехать из своего замка в Петербург или даже Гатчину. Ведь у неё сохранился там домик, не правда ли?

   — В том-то и дело — не могла. Ни нынче под бременем старости, ни раньше, когда сил хватало.

   — Почему же? Разве у неё были и есть какие-то обязательства перед хозяевами замка?

   — Уверен, что никаких. Кроме глубочайшей дружбы.

   — Так за чем же дело стало?

   — За средствами к существованию, дорогая. Катерина Ивановна бедна. Она не располагает ни землёй, ни собственным домом. Пенсия бывшей фрейлины — единственная определяет её возможности.

   — И это после такого положения при дворе? Мне это всегда казалось невероятным. И несправедливым.

   — Справедливость сильных мира сего? Вы шутите, моя дорогая. Да и при том, положение Катерины Ивановны... мне неприятно его обсуждать. Так сложилась жизнь: она не могла выбирать.

   — Или не хотела иного решения. Вы сами говорили: ею руководило чувство. По вашим же словам, большое чувство. Катерина Ивановна просто уступила ему. И была по-своему счастлива.

   — Время показало: Россия с её помощью могла иметь достаточно доброго императора. И во всяком случае, не того сумасброда, который изломал столько человеческих жизней.

   — И он не сохранил памяти об этом. Даже не захотел найти способа отблагодарить за доброту. Ему же это ничего не стоило.

   — Вы требуете от самодержца простых человеческих чувств, дорогая. Они им незнакомы. Поднимаясь по ступеням престола, они сбрасывают их с себя, как изношенные одежды, недостойные императорской мантии. Павел был слишком ярким тому примером. Непреклонное самолюбие Катерины Ивановны могло только раздражать, а неожиданно сложившиеся добрые отношения с императрицей и вовсе разгневать. Хотя было бы несправедливым не вспомнить — тот единственный раз, когда Катерина Ивановна всё же решилась обратиться к императору с личной просьбой...

   — О ваших родителях?

   — Вот именно. О своих племянниках. Император немедленно удовлетворил все её желания. Более того. Написал любезнейшее письмо, что счастлив быть для неё полезным и благодарит за возможность оказать ей хоть такую незначительную услугу.

   — Это во многом извиняет его.

   — Такая малость?

   — Малость, которая говорит о памяти чувства. Для Катерины Ивановны это должно было стать немалой сатисфакцией.

   — При полном господстве мадемуазель Лопухиной? Вспомните, каких только безумств император не совершал во имя новой любви! Именем Анны назывались военные корабли! Имя Анны развевалось на штандартах! Матушка говорила, что без этого имени не бывало ни одного фейерверка. И это в присутствии бедной императрицы.

   — И всё же письмецо говорило о многом.