– Это здорово, что мы обе хотим стать учеными, – заметила Луиза. – Давай будем с тобой всегда дружить, Камилла, даже тогда, когда ты станешь знаменитым астрономом, а я – знаменитым хирургом. Может, мы с тобой никогда не выйдем замуж и тогда будем особенно нужны друг другу. Я не люблю мужчин. Да и женщин тоже недолюбливаю. Может, я мисогинист. Или, кажется, это называется мизантроп. Во всяком случае, я думаю, что никогда не захочу выйти замуж, разве что найдется такой доктор, который тоже окажется мизантропом. А тебе надо будет думать о своей карьере. Ученые должны оставаться одинокими. У тебя наверняка будут всякие любовные истории, но замуж выходить не надо. Я согласна с Моной и Биллом, когда они говорят, что браки вышли из моды.

– Да, но мне хотелось бы… – начала было я, но она меня не слушала.

– Так что мы будем с тобой друзьями всегда-всегда. И если ты когда-нибудь заболеешь или с тобой что-нибудь случится, я тебя спасу. Или займусь психоанализом, чтобы тебе помочь. Хочешь, Камилла, я устрою тебе сеанс психоанализа прямо сейчас?

Но тут, к счастью, зазвенел звонок, переменка кончилась, и мы, запихнув в рот остатки печенья, направились в класс.

Не знаю, что бы я делала без Луизы, когда Жак стал приходить к моей маме. Мое знакомство с Луизой, с Моной и Биллом несколько притупили шок от происходящего, но в общем-то ничто не могло примирить меня с тем, что произошло в моей семье. Это как происшествия, о которых печатают в газетах, они всегда случаются с кем-нибудь другим, и вдруг этим другим оказываешься ты сам.

В четверг – на следующий день после того, когда я увидела, как мама и Жак целовались, я уже не могла скрывать от самой себя, что Жак – это что-то мучительно-серьезное. Я прямо из школы пошла домой. Луиза собиралась с Фрэнком в кино. Они звали меня с собой, но я отказалась. В кинотеатре на Сорок второй улице шел фильм ужасов, а меня такие фильмы всегда пугают.

Когда я вошла в дом, то по лицам привратника и «лифтового мальчика» я поняла, что Жака наверху нет.

В квартире было тихо. Может быть, мама где-нибудь с Жаком в городе. Плохо. Но не так плохо, когда он приходит к нам. Я пошла в кухню налить себе стаканчик молока. Картер и новая кухарка тут же прекратили разговор.

– Мамы нет дома? – спросила я.

– Дома, мисс Камилла, – отозвалась Картер. – Она наверно в своей комнате.

Странно. Обычно, когда мама дома и не в гостиной с Жаком, она спешит мне навстречу, и мы тогда садимся с ней попить чайку и потолковать о том о сем.

Я быстро проглотила молоко, подошла к маминой комнате и постучалась. Ответа не последовало. Я подняла руку, чтобы постучать еще раз, но тут раздался мамин голос, и звучал он как-то простуженно:

– Кто там?

– Это я, мам.

– Ой, входи же, дорогая. Ты знаешь, я, кажется, простудилась. По-моему, я заболеваю.

Но, взглянув на нее, я тут же поняла, что это не простуда. Она лежала на кровати одетая и даже в туфлях, и лицо у нее было такое, точно она перед тем очень долго плакала.

– Камилла, дорогая, – сказала она, – будь ангелом, накинь на меня одеяло, меня знобит. Зима настает, а я терпеть не могу зиму. Как дела в школе? Ваш завтрак с Луизой удался?

– Да, спасибо, – сказала я.

– Камилла, поди ко мне, – попросила она, протягивая руки.

Я подошла к кровати, она обняла меня, прижала к себе, и ее слезы брызнули мне на щеки.

– О, Камилла, не ненавидь меня, не ненавидь меня уж слишком-то, – рыдала она.

– Да что ты, мамочка, – сказала я и стала целовать ее, утешая, точно она была ребенком, а матерью – я.