— Мам!

Не оборачиваясь, она ласково помахала ему на прощанье.

— Три месяца, милый, ни минутой больше. У тебя получится, увидишь!

Kamo’s father

Двумя-то языками Камо уже владел. Французский литературный и французский уличный, любые темы и вариации. Отношение к английскому досталось ему в наследство от отца.

— Не язык, а кидалово, малыш!

Но бывает, что отцы умирают. В больнице, в последний свой день отец Камо еще нашел в себе силы посмеяться:

— Везет, как утопленнику… и было бы куда спешить!

Больница… до того белая!

Мать в коридоре разговаривала с врачом. Она мотала головой за стеклом — нет, нет и нет! Врач смотрел в пол.

Сидя в ногах кровати, Камо слушал шепот отца… его слова… последние.

— Характер у нее — ого-го, сам увидишь. Одно спасение — рассмешить, это она любит. А вообще молчи в тряпочку и не брыкайся, она всегда права.

— Всегда?

— Всегда. Никогда не лажается.

Камо долго верил, что так оно и есть (что его мать никогда не ошибается). Но теперь он уже не был в этом уверен.

— На этот раз она лажанулась. Никто не может выучить язык за три месяца. Никто!

— Но почему ей так приспичило, чтоб ты знал английский?

— Эмигрантская осторожность. Моя бабка бежала из России в двадцать третьем, потом, через десять лет, из Германии, от психа с усами-свастикой. Так что ее дочь выучила добрый десяток языков и хочет, чтоб и я тоже, а то мало ли что…

Мы помолчали. Я проглядывал список адресатов: Мэйзи Ферендж, Гэйлорд Пентекост, Джон Тренчард, Кэтрин Эрншо, Холден Колфилд… и так далее, пятнадцать имен. Дело было в коллеже. У нас был свободный урок. Длинный Лантье заглянул мне через плечо:

— Список гостей? Устраиваешь вечеринку, Камо?

— Отвали, а то будет тебе вечеринка!

Длинный Лантье сложился, как аккордеон. А я спросил:

— И что ты будешь делать?

Камо пожал плечами.

— А что мне, по-твоему, делать? Что велено, то и буду делать, пропади оно пропадом!

Тут он чуть-чуть улыбнулся:

— Только на свой лад…

Его мать в тот вечер пришла поздно. Камо сидел затворясь у себя в комнате.

— Ты здесь, сынок?

Она всегда стучалась к сыну. У них так было заведено — не мешать друг другу.

— Здесь.

Но дверь он не открыл.

— Не поужинаешь со мной?

В магазин он не ходил. Обеда не готовил.

— Я пишу.

Он услышал за дверью смешок.

— Роман?

Он тоже усмехнулся. Ему гораздо больше хотелось поболтать с ней, посмеяться. Но он только ответил:

— Никак нет, мамочка, я пишу моему адресату — мисс Кэтрин Эрншо. Там в холодильнике есть ростбиф!

Dear beef

«Dear Cathy, дорогой ростбиф, именно так у нас во Франции называют вас, англичан: ростбифами! Считается, что вы такие все из себя крутые, что ваш гребаный язык — прямо международная феня. А по-моему, это вообще не язык: в каждой фразе проглатывается половина слов, в каждом слове — три четверти слогов, в каждом слове — четыре пятых букв. Остаток отхаркнуть — как раз на телеграмму хватит.

Прелестная Кэти, любезный ростбиф, у меня есть великая цель: быть единственным, кто не говорит по-английски и говорить не будет! Ты скажешь — зачем тогда эта бодяга? Из-за моей матери. Мы заключили сделку. Я дал себя сделать.