Мне на миг представилось, что у солнца есть тонкие, хрупкие ручки и оно, с трудом выжимаясь на них, напряжённо поднимается, как мальчишка из погреба.
Мама сварила груздянку с галушками. Пока я, посапывая от удовольствия, ел, она разыскала в сенях мои сапоги и, обстукав о косяк, занесла в избу. Последний раз я в них шлёпал весной, тогда же нечищенными и забросил; и вот теперь они стояли пятнисто-серые, ссохшиеся до одеревенения, с загнутыми носками. Даже с тонкой портяночкой нога не лезла. Я тужился, злился и, пока обувался, не раз помянул «добрым» словом всех змей. Ногу давило при каждом шаге. Я морщился, но не охал.
— Ничего, походишь — разомнешь, — успокоила мама. — Не забудь котомку.
— Не забуду. — Чтобы размять, я топал по полу до боли в ступнях.
Под окном щёлкнул бич.
— Это меня.
— Беги. — Мама легко подтолкнула меня к двери.
Я знал, что сейчас она станет у окна и будет наблюдать.
— Ой! — спохватился я. — Книгу-то! — Сбегал в горницу, схватил её и спрятал за пазуху.
Когда я выскочил на крыльцо, ребятишки молодцевато поддёрнули штаны и, желая выгнуть грудь, выпятили животы. Их было трое: Колька, Шурка и Петька Лейтенант. Я сразу понял: Петька организовал этот куцый строй. Лейтенантом его прозвали за пилотку и брюки-галифе, которые он не снимал с себя всё лето. Вот и сейчас он стоял в боевом наряде, браво надвинув пилотку на один глаз и кося другим. Петьку не смущало ни то, что галифе стянуты где-то под мышками, ни то, что в пилотку вместо звезды ввинчен железнодорожный крестик.
— Смирно! — крикнул он, стоя первым по росту.
Ребятишки вытянулись.
— Щас, — вдруг засуетился Колька, быстро сдёрнул сапоги, точно выпрыгнул из них, торопливо поставил рядом и замер.
Мы рассмеялись.
— А знаешь, что за это на фронте делают? — спросил Петька Лейтенант, мигом спугнув со своего лица весёлость, и так выразительно глянул на нас одним глазом, что мы поневоле проглотили смех.
Нет, что делают за это на фронте, мы не знали.
— Расстрел! — резко выпалил он.
— Как?!
— А напрямик. Выскочил из строя? Выскочил. Бац — и каюк! — Петька руками изобразил падение тела и глазом упёрся в нас. Он любил производить эффекты и следить, здорово ли они ошарашивают.
Чаще всего они действительно ошарашивали.
Я до сих пор помню знакомство с Петькой. Он был первым мальчишкой, с которым я познакомился по приезде в деревню.
Но перед этим я узнал Анатолия.
Мы только что сгрузили с машины пыльные вещи и беспорядочно составили их в сенях у тётки Феоктисты. Девчонки любопытно глазели на меня из-за стола, а я неуверенно жался к порогу.
— Драться любишь? — вдруг спросил какой-то парень, выходя из горницы.
Я оторопело смотрел на него. Драться мне приходилось с вредной соседской девчонкой, но я скрыл это.
— Нет.
Парень присел. Глаза лукаво шныряли.
— Нет? — с сожалением двинул губами в сторону. — Надо учиться. Наши обормоты лихо сталкиваются. — Я — Анатолий, так сказать, брат через одно колено. Пошли рыбачить.
И он повёл меня на озеро. По скользкому бревну мы перешли на камыш, где и устроились, как в беседке. Гальяны лезли к крючку, словно гвозди к магниту. Поплавок ни на секунду не замирал. Мы прихватили с собой ведёрко, наполнили его водой и пускали в неё рыбёшку.
— Их лучше всего портками ловить, — раздался вдруг над моим ухом незнакомый голос.
Я оглянулся. Передо мной стоял мальчишка моих лет, только гораздо выше, в штанах, до колен промокших и обвитых тиной, точно он пророс сквозь камышовую толщу. |