— Неплохо успокоил!

— У меня разряд по боксу. Но я несильно вроде приложил. А он, хиляк, сразу на землю, да башкой о поребрик. В больнице кончился. Я не отпирался. Чего отпираться, там свидетелей пол-улицы.

— Ну, насчет «несильно приложил» ты не скромничай. — Федор Васильевич решил, что пора показать свою осведомленность. — Опыт-то у тебя большой! И навыки свои не только на ринге развивал.

Накануне Гладких дозвонился до кадровика питерского райотдела, где служил Кольцов. Лучше, конечно, было бы потолковать с кем-нибудь из непосредственного начальства, но на месте как на грех никого не оказалось. Кадровик же привык сглаживать углы. Но этот вроде не сгладил. Подтвердил, что да, Кольцов сел за дело, и к этому все и шло. Мол, в прокуратуре на него лежала пачка материалов, посвященных неправовым методам в оперативно-розыскной деятельности, в основном рукоприкладного характера. Грязный Гарри. Хотя его предупреждали, наказывали выговорами и вели профилактическую работу, о чем есть отчет. Но урок не впрок. Как говорит «зенитовский» форвард Кержаков — бил, бью и буду бить!.. Правда, за дело. В принципе, и коллегу бывшего тоже за дело. Еще тот гусь, действительно «кидальным» бизнесом занялся.

Кадровик очень удивился, узнав, что Кольцов попал не в спецзону. Он выдвинул предположение, что родственники убиенного были крайне недовольны мягким приговором и могли «похлопотать» в УФСИНе. А в целом мужик нормальный. Не оборотень. Да, контуженный чуток на голову, но личной выгоды из этого не делал. Жил с матерью. Есть дочь-школьница от первого брака.

Информация о «неправовых методах» оказалась для Гладких совсем не лишней, и он не пожалел, что потратил время на звонок в Питер.

— Говорят, ты и на службе народ прессовал. Начальство отписываться не успевало.

— Крайне редко. И ничего личного — только бизнес. Я имею в виду: исключительно в интересах службы.

— Ну, в тридцать седьмом тоже всех лупили «в интересах службы»… — хмыкнул Гладких. — От этого, знаешь, не легче…

Кольцов не ответил: насчет тридцать седьмого кум прав, но убийства раскрывать — не лекции читать. Особенно когда дилетанты-демократы почти полностью перекрыли кислород, прикрываясь красивыми словами о сближении с Европой. Кольцов искренне считал себя правым и, если был убежден, что перед ним душегуб, место которому за решеткой, не особо стеснялся, отбивая ему рога. Если, конечно, душегуб не понимал добрых слов и начинал паясничать. Но по беспределу, ради удовольствия, народ не прессовал. Впрочем, здесь, на зоне, это всем было «до сиреневой звезды».

Гладких угадал направления мыслей бывшего коллеги:

— С таким багажом да в наш вагон… Хреновато.

Он поведал историю с Колывановым. Кольцов, естественно, не хлопал в ладоши после услышанного и не кричал «браво». Кум продолжал вводить в курс дела, рисуя разноцветные радужные картины.

— Тебе уже сказали про нашу зону?

— Кое-что… «Черный ход», воровская движуха… Насрать! — Кольцов раздраженно затушил окурок о дно тяжелой стеклянной пепельницы.

— Ну, ты тут не геройствуй, — предупредил Гладких, — таких героев от стены отскабливаем. Или из тумбочек по частям вынимаем. Сидеть тебе здесь не день и не два… А зона у нас действительно воровская. К сожалению… Мы пытаемся, конечно, изменить ситуацию, но пока не очень успешно.