– Теперь вспомни, что я тебе говорил, – сказал Капитан. – Будь с ней помягче, потому что она уж очень боязлива.

Но у меня было такое впечатление, что он сам немного боялся, держа палец на уцелевшем звонке и не решаясь на него нажать. Затем он позвонил, но не снял пальца с кнопки.

– А вы уверены, что она там? – спросил я, ибо у дома был нежилой вид.

– Она мало выходит, – сказал он, – да к тому же сейчас начнет темнеть. А она не любит темноты.

Он снова нажал на кнопку – на этот раз дважды, и я услышал, как зашевелились в подвале, потом зажегся свет. Он сказал:

– У меня есть ключ, но я люблю предупреждать ее. Зовут ее Лайза, но я хочу, чтобы ты звал ее мама. Или мамочка, если тебе больше так нравится.

– Почему?

– О, мы как-нибудь в другой раз поговорим об этом. Сейчас ты не поймешь, да и времени нет объяснять.

– Но она же не моя мама.

– Конечно, нет. Я и не говорю, что она твоя мама. Мать – это просто родовое понятие.

– А что значит «родовое»?

По-моему, ему нравилось употреблять сложные слова – он как бы бахвалился своими познаниями, но со временем я узнаю, что дело было не только в этом.

– Послушай. Если тебе все это не по душе, мы можем сесть на поезд и вернуться назад. И ты почти вовремя будешь в школе… Совсем немного опоздаешь… Я поеду с тобой и извинюсь.

– Вы хотите сказать, что мне можно не возвращаться? И завтра тоже?

– Можешь совсем туда не возвращаться, если не хочешь. Я ведь тебя только спрашиваю.

Он крепко держал меня за плечо, и я чувствовал, как дрожит его рука. Он чего-то боялся, а я не боялся совсем.

Я больше не был амаликитянином. Я избавился от страха и был готов ко всему, когда дверь в подвал отворилась.

– Я не хочу возвращаться, – сказал я Капитану.

2

И все же я никак не ожидал увидеть такое молоденькое и бледное личико, какое глядело на нас из темноты подвала, освещенного лишь голой лампочкой очень низкого вольтажа. На мой взгляд, эта женщина никак не могла быть чьей-то мамой.

– Я привез его, – сказал Капитан.

– Кого?

– Виктора. Но я думаю, мы заменим ему имя и будем звать его Джим.

Вот уж никогда не думал, что я могу так просто сменить мое ненавистное имя – взять и выбрать другое.

– Что, ради всего святого, ты натворил? – спросила женщина Капитана, и даже я учуял в ее голосе страх.

Он легонько подтолкнул меня к ступенькам, что вели в подвал.

– Ступай вниз, – сказал он, – скажи, как я тебе велел. И поцелуй ее.

Я перешагнул через порог и пробормотал:

– Мама!

Я был так же смущен, как на первой репетиции пьесы, которую мы разыгрывали в школе и в которой мне дали малюсенькую роль; пьеса называлась «Гадина из гадючьего дома», и было это до того, как выяснилось, что я – амаликитянин. Ну а что до поцелуя, то уж на это я никак не мог себя подвигнуть.

– Что ты натворил? – повторила она.

– Поехал в школу и забрал его.

– И все? – спросила она.