— Это имя Гастона Орлеанского.

— Это имя следует забыть, сударь.

Мак поклонился.

Он рассказал, что заговорщики рассчитывали на него, капитана крепости Ла-Рош-Сент-Эрмель, чтобы открыть себе путь в Пикардию. Потом признался в том, что его подвело нетерпение и что он невольно воскликнул: «Да здравствует король!»

Ришелье покачал головой.

— Слишком уж вы поспешили, молодой человек!

— Что же вы хотите, монсеньор? Я ведь гасконец, во мне вскипела кровь, но я дорого заплатил за это!

И он стал рассказывать о том, как внезапно появился дон Фелипе, о его выстреле из пистолета, о том, как он провел под обрушившимися сводами несколько ужаснейших часов, и о своем чудесном спасении.

Когда он дошел в своем рассказе до того места, когда, выбравшись из-под обвала, он хотел было погрести там дона Фелипе, лицо кардинала, обычно бесстрастное, приняло строгое выражение, но Мак продолжал:

— Я подумал, что, убив дона Фелипе, я отомщу только за себя, а, сохранив ему жизнь, я смогу помочь раскрыть всех заговорщиков.

— Прекрасно, сударь, — одобрительно произнес Ришелье, — будьте уверены, что мы сумеем оценить эту жертву.

Повествование капитана подходило к развязке. Маку оставалось только рассказать, как он сделал из места своих мучений мышеловку, куда почти наверняка должны попасться несколько участников заговора.

— А впрочем, монсеньор, этот негодяй дон Фелипе всех их выдаст хотя бы для того, чтобы не одному пострадать.

— Господин Мак, — сказал Ришелье, — вы показали себя человеком умным и и вполне способным занять должность коменданта крепости Ла-Рош-Сент-Эрмель.

— Ах, монсеньор!

— И вы получите этот пост, причем под именем Мака, которое вполне стоит всех титулов дона Руиса и Мендозы. Вы отправитесь к месту службы, как только будет покончено с заговором.

Вошел лакей и подал приглашение на аудиенцию.

— Монсеньор, эта особа не желает ожидать.

— Введите, — сказал Ришелье, бросив взгляд на бумагу.

Вошла дама в трауре и под вуалью, которую она приподняла, приветствуя кардинала. Ришелье указал ей на стул.

Это была мадемуазель де Бовертю; читатель помнит, что в начале этой истории мы описывали, как она приходила к королю за помощью и рассказала историю своей молодости.

Кардинал сказал ей:

— Сударыня, вы желали, чтоб я немедленно принял вас; позвольте поэтому мне закончить дела с этим господином.

Мадемуазель де Бовертю поклонилась и бросила на Мака удивленный взгляд, который кардинал истолковал по-своему.

— Вы больше не можете ни минуты оставаться в этом виде, сударь, — сказал он, — ведь не всем ведомо, что вы пришли в такое состояние на службе короля.

— Ваше преосвященство может не сомневаться, что если бы не срочность, я не осмелился бы ни в коем случае явиться к вам в таком виде.

— Вы правильно поступили…

Глянув на свое платье в присутствии этой важной дамы, Мак невольно покраснел и провел рукой по камзолу, и тут на лице его появилось выражение настоящего горя.

— Что с вами, сударь? — ласково спросил Ришелье.

— Ах, монсеньор, — ответил Мак, продолжая ощупывать свою грудь, — простите меня, но я в отчаянии. Я только сейчас потерял медальон, вещь для меня памятную…

Ришелье улыбнулся.

— О, ваше преосвященство заблуждается; в медальоне был портрет, и, поскольку он всегда был при мне, нужно думать, что это — портрет моей матери.

Последние слова мадемуазель де Бовертю выслушала очень внимательно.