Сергей привстал, боль немного отпустила. Допил отвар. Лежа, закурил сигарету, но тут же отбросил ее. Тошнота сдавила горло. Что же будет дальше? Старик не закончил свой рассказ и еще не вынес окончательный вердикт. От которого, собственно, и зависело: жить Антону или умереть.

В комнате-камере стояла неестественная, пронзительная тишина. Ни единого звука извне. Только оставшийся в памяти взгляд озлобленной чеченской женщины, печальный рассказ старого Кирхана и навязчивый припев:

Увядающая сила, умирать так умирать,

До могилы губы милой я хотел бы целовать…

Нетронутую пищу убрала другая женщина. Моложе первой. Эта на него даже не посмотрела. Она оставила еще одну большую пиалу отвара.

Сергей, с теми же трудностями, принял снадобье. После этого забылся тревожным сном.

В очередной раз старик посетил его сутки спустя. Или около того, так как часов у Антонова не было. Ориентировался он по изменению температуры. Когда она понижалась, значит, на дворе ночь, и наоборот. Сергей пытался высмотреть в подвале отдушину, но не находил ничего, указывающего на отверстие. Но связь с внешним миром должна была существовать, иначе Антонов задохнулся бы в этом склепе.

Старик вернулся, молча присел на стул, закурил:

— Легче не стало?

— Немного лучше.

— Пей отвар, боль уйдет.

— А что придет взамен?

Кирхан, как и в прошлый раз, отвернулся, видимо, не решаясь сказать раненому главное. Но, выдержав паузу, наконец решился:

— Ты спрашивал, как попал сюда. Я ответил, что тебя привезли. Но кто привез, не сказал. Теперь скажу. Привезли тебя те, кто напал на вас у Расщепленной Скалы.

Оставили у меня. Потом приехал Али.

— Кто такой?

— Командир какого-то отряда. Он посмотрел на тебя и сказал: "Кирхан, ты потерял троих сынов. Я отдаю тебе этого гяура. Продай его. У семьи будут деньги. Так что ты теперь мой раб, мой товар. Отдали тебя мне, чтобы я получил за тебя деньги, на которые мог бы кормить семью.

Понял?

— Куда понятней!

— А раз понял, напиши письмо к своим, чтобы они заплатили.

Кирхан говорил, не глядя Антонову в глаза. Видно было, что этот разговор ему неприятен, но обстоятельства заставляют поступать так. Он нервно курил, по новой прикуривая, как только гасил окурок.

— Эх, Кирхан, некому за меня платить. Некому.

— Как некому? Пусть платит тот, кто послал тебя сюда. Многих выкупают.

— Ну не знаю. Я напишу, конечно, но сомневаюсь, что кому-то нужна моя жизнь. Из тех, кто может выложить приличные деньги. Сколько за меня ты хотел бы получить?

— Десять тысяч долларов. Мне бы хватило, — старик тяжело вздохнул, — это же мало, другие сотни тысяч требуют. Я не другие, мне лишь бы прокормить семью.

Недолго помолчав, старик продолжил:

— Я бы отпустил тебя, русский. Но не могу. Не могу допустить, чтобы с голоду умерли мои внуки. Пойми меня.

Кирхан как будто оправдывался. Но не должен он был оправдываться. В том, что происходит вокруг, нет никакой его вины. Более того, он сам и его семья — невинные жертвы всеобщего безумия, охватившего этот небольшой клочок России — Чечню.

Как бы читая мысли Сергея, старик продолжал:

— Жизнь я прожил тяжелую, русский. В начале сорок пятого меня, восемнадцатилетнего пацана, призвали в армию. Война подходила к концу. Меня отправили в Германию. Берлин пал. Взвод, в котором я служил, как-то отправили прочесать рощу и проверить старую мельницу, там, по сообщению разведки, действовал небольшой отряд эсэсовцев. Ну мы и пошли. А во взводе был еще один молодой русский, Ваня Иванов из-под Кургана.