И первым приветом – вода. Ключевая! Чистейшая! Свежая! Господи, живая вода после вонючей жижи в судовых бочках Петропавловск напоил водою, угостил зеленью, рыбой, молоком – всем, чем богат, тем и был рад.

Камчатские недели, как Масленица, как Пасха, как Святки, – праздник. Понятно, моряки работали корабельные работы, и опять возились с парусами, рангоутом, бегучим такелажем, и опоражнивали трюмы, и везли в порт поклажу, грузы, припасы. И однако – праздник. Потому что кронштадтцев принимали в каждом доме и в каждом доме потчевали домашним. Потому что улыбались им дружески, родственно. Потому что слышалась родная речь. Потому что вновь окружало то, что почти не примечаешь дома и что нежит после долгой, тяжелой разлуки.

Капитан Юнкер распустил павлиний хвост. Не блистал в морях, блистал на балах, по-камчатски сказать – вечерах.

Андрей Логгиныч вольготно расположился у старинного приятеля и сослуживца, теперешнего начальника Камчатки Страннолюбского. Андрей Логгиныч сладко ел, горько пил и волочился за местной красавицей, некоей Е. Ф. Кокетка водила за нос господина Юнкера, а господин Юнкер, в свою очередь, водил за нос господина Страннолюбского.

Бедняга каждый день наведывался на «Або»: когда ж извлекут из трюма его собственность – рояль, вино, сундуки с гардеробом? Черт побери, нет и нет. А ведь любезный друг Андрей Логгиныч деньги вперед получил и уверяет, что все исполнил, все купил.

Страннолюбский мог ждать до второго пришествия. Денежки плакали: любезный друг давным-давно просадил их. Давным-давно, еще во Питере. А накануне отплытия, улыбаясь, спрашивал Бутакова: «Ничего не забыто?» И Бутаков, ни о чем не догадываясь, отвечал: нет, не забыто. А господин Юнкер про себя ухмылялся. Нынче, в Петропавловске, он притворно хмурился. Что за притча?! Куда девались рояль и прочее?

Другой бы со стыда сгорел, а капитан Юнкер извернулся подлой уверткой. Бога не боясь, побожился. Так, мол, и так. Бутаков и К* нарочно, из-за неприязни к нему, командиру, «забыли» вещи в Кронштадте. Поверил Страннолюбский, нет ли, но внезапно охладел к офицерам.

Бутаков с товарищами прослышал о бомбе господина Юнкера. Честь была задета. Однако прямых обвинений не последовало, и офицеры терялись, как поступить. Не побежать же крест целовать, убеждая Страннолюбского в своей невиновности.

Сердце кипело давно, теперь – клокотало. Малейшего повода оказалось бы достаточно для прямого резкого столкновения. И повод явился.

Повадливый на хитрости господин Юнкер все чаще подумывал, какой методой утаить растрату казенных сумм. Посреди петропавловских увеселений капитан изыскал способ простейший. А ну-ка, велю-ка внести в шнуровые книги несуществующие расходы. Шнуровые книги – документ официальный, господину Юнкеру требовались чужие руки, дабы умыть свои.

Андрей Логгиныч, не моргнув глазом, призывает корабельного доктора Исаева, приказывает «списать» энную сумму – надо заметить, значительную – на лекарства и прочие медицинские нужды. Доктор отказывается. Андрей Логгиныч этого не любит. Не хочет «списывать» клистирная трубка? Отлично! «Спишем» клистирную трубку! И тотчас отдает письменное распоряжение: доктора Исаева из команды исключить.

Однако стоп! Всему есть предел. Господа офицеры встали стеною: не дадим доктора в обиду. А ежели доктора высадят в Петропавловске, то и они все высадятся в Петропавловске. Понятно?! Господин Юнкер опешил, попятился, не осмелился перечить.

Отныне все определилось бесповоротно: с одной стороны – капитан, с другой – команда, от старшего офицера Бутакова до последнего матроса.