Сандра Сиснерос. Карамело
Para ti, Papá
Cuéntame algo, aunque sea una mentira. Расскажи мне историю, даже если она ложь.
Предуведомление, или Правда не нужна мне, можешь забрать ее, она слишком hocicona для меня
По правде говоря, эти истории – всего лишь истории, обрывки нитей, найденные случайно то тут, то там и сплетенные вместе, чтобы получилось что то новое. Я выдумала то, чего не знаю, и преувеличила то, что знаю, продолжая семейную традицию незлонамеренной лжи. Если, выдумывая, я, сама того не ожидая, наткнулась на правду, perdónenme. Писать книгу – значит задавать вопросы. Не важно, отвечают ли тебе правду или puro cuento. В конце концов запоминается только история, а правда выцветает, как бледно синие нитки вышивки на дешевой подушке: Eres Mi Vida, Sueño Contigo Mi Amor, Suspiro Por Ti, Sólo Tú.
Часть первая Recuerdo de Acapulco
Acuérdate de Acapulco, de aquellas noches, María bonita, María del alma; acuérdate quen en la playa, con tus manitas las estrellitas las enjuagabas.
– «María bonita» Августина Лары, которую он пел, подыгрывая себе на пианино, в сопровождении тихого, очень очень тихого голоса скрипки.
•
На фотографии, висящей над Папиной кроватью, мы все маленькие. Мы были маленькими в Акапулько. И всегда останемся маленькими. Для него мы и сейчас точно такие, какими были тогда. Сразу за нами плещутся воды Акапулько, а мы сидим на границе воды и земли. Маленькие Лоло и Мемо показывают рожки над головами друг друга; Ужасная Бабуля обнимает их, хотя в жизни ничего подобного не делала. Мать отстраняется от нее ровно настолько, чтобы не показаться невежливой; рядом с ней примостился ссутулившийся Тото. Большие мальчики, Рафа, Ито и Тикис, стоят возле Папы, его худые руки лежат у них на плечах. Бледнолицая Тетушка прижимает к животу Антониету Арасели. Фотоаппарат щелкает, и она моргает, словно не желает знать будущее: о продаже дома на улице Судьбы, переезде в Монтеррей. Папа щурится точно так, как щурюсь я, когда меня фотографируют. Он еще не acabado. Еще не конченый, не истощен работой, беспокойством, многими пачками выкуренных сигарет. Только ничего не выражающее лицо и аккуратные тонкие усики, как у Педро Инфанте, как у Кларка Гейбла. Кожа у Папы мягкая и бледная, словно живот акулы. У Ужасной Бабули такая же светлая кожа, что и у Папы, но со слоновьими складками. Она упакована в купальник, цвет которого хорошо сочетается со старым зонтиком с янтарной ручкой. Меня среди них нет. Они забыли обо мне, когда фотограф, шедший по пляжу, предложил сделать общий портрет, un recuerdo – буквально «воспоминание». И никто не заметил, что я строю – сама по себе – песочные замки неподалеку. Они не видят, что меня нет на фотографии, до тех пор, пока фотограф не приносит снимок в дом Катиты, и я, взглянув на него, не спрашиваю: а когда это было снято? И где? И тут все понимают, что портрет неполон. Словно меня не существует. Словно я тот самый фотограф, бредущий по пляжу со штативом на плече и вопрошающий: ¿Un recuerdo? Сувенир? Память?
1 Verde, Blanco y Colorado
Новый подержанный белый «кадиллак» Дядюшки Толстоморда, зеленая «импала» Дядюшки Малыша и Папин красный универсал «шевроле», купленный тем летом в кредит, – все они мчатся к дому Маленького Дедули и Ужасной Бабули в Мехико. Через Чикаго, по Трассе № 66, по Огден авеню, мимо гигантской черепахи, рекламирующей средство для полировки автомобилей – и дальше всю дорогу до Сент Луиса, Миссури, который Папа называет по испански: Сан Луис. |
