– Как раз вовремя, как обычно, да, Иван?

Я уложил ее в койку, и она немедленно уснула как убитая. Смотря вниз, на ее груди, вздымающиеся и опускающиеся в свете керосиновой лампы, я представлял миссис Корнелиус воплощением духа Земли. Я завидовал той легкости и непосредственности, с которой она проживала каждый миг. К сожалению, я не мог подражать ей. Сам я должен был жить для будущего. Мне следовало помнить о грядущих пятидесяти годах. И в результате моя жизнь мне почти не принадлежала.

Я вернулся, чтобы успокоить Леду. Вдалеке все еще горел танкер – он стоял на мели на песчаной косе, дрожащие тени от пламени падали на полубак. Баронесса стояла и смотрела на город, она была очень опечалена. Я предположил, что она думала о своем муже. А потом понял, что она оплакивала никчемного Герникова.

– Ты не должна так горевать. – Я коснулся ее пальцев, сомкнувшихся на поручне. – Ты едва знала его.

Она посмотрела на воду:

– Он был так несчастен без своей семьи.

Ее огромные голубые глаза были полны слез. Я обнял ее, но осторожно, опасаясь, что нас заметят.

– По крайней мере, теперь он с ними.

Мне совсем не нравилось то, как убили Герникова, и все же я чувствовал облегчение – он больше не будет меня преследовать. Иногда я вспоминаю о времени, проведенном в штетле, о тех днях, когда лежал в лихорадке. Неужели я сказал тогда евреям что-то настолько ужасное, что они прокляли меня? И теперь меня всегда будет сопровождать какая-то хнычущая, лживая Немезида? Подобные суеверия – просто глупость. Смешно даже предполагать, что они подсунули кусок металла в живот человеку. Я не верю в эту ерунду. Герников не пользовался популярностью на корабле. Возможно даже, что он сам стал причиной собственной смерти – если решил отправиться туда, куда не должен был ходить, или встретиться с людьми, до которых ему не было никакого дела. Все мы видели такого рода самоубийства. Конечно, я этого не сказал. Я понимал горе баронессы. Ей нужно было немного поплакать. Я беспокоился о ней.

Когда я вернулся в нашу каюту, миссис Корнелиус пришла в себя и разделась. Она как раз подвивала волосы с помощью листков бумаги.

– Надесь, я тебя не огорчила, Иван. Та история, шо мы сказали, была маленько неправильной, но я не хотела, шоб у Джека были проблемы.

– Вы солгали! – Мне стало дурно, на миг меня охватили подозрения.

– Да, не было никаких грузин. Мы попали в каталажку к русским п’лисменам. Выпили. – Она искоса посмотрела на меня. – Ну и маленькое ’обуянили, ха-ха. Эт Джек помог нам выпутаться, дал на лапу. И имена назвал не те.

Мои подозрения улеглись. Теперь я всей душой сочувствовал ей. Я знаю, что такое жить в тюрьме. Это унизительно. Люди, которые в Киеве показывали на меня пальцами, даже не могли представить, что я перенес. Меня лишили индивидуальности. Они могут меня обвинять – я себя виновным не считаю. Назвал несколько имен – ну и что, эти имена и так уже есть в списках. Это было пустой формальностью, чтобы варта освободила меня. Я никого не предавал. Красные называли меня спекулянтом и информатором. Так будет всегда. Это ревность. Они не знают, что такое истинная дружба.

– Наверное, это было ужасно, – сказал я.

– Могло быть и хужее. У нас еще есть их черт’ва водка!

Она рассмеялась. Я восхищался ее храбростью. Миссис Корнелиус была так же отважна, как и я.

– Но больше никому ни слова. – Она приложила палец к своим восхитительным губам. – А то Джеку достанется.

– Тем не менее я поблагодарю его за то, что он сделал, – сказал я.

– Если хошь.

Она снова занялась своим туалетом, а я вернулся в бар, чтобы купить мистеру Томпсону стаканчик на ночь.