Я посетила несколько уроков в классе Лидди, желая убедиться, что дети получают хорошее образование, и была поражена высоким уровнем преподавания учителей из Дании и еще больше – работой американцев, многие из которых были переселившимися сюда менонитами. Они рассаживали учеников ровными рядами, каждому выдавали ручку и чистую бумагу. Хотя многие жители острова говорили на креолизированном датском языке, большинство уроков в школе велось на английском. Лидди читала по-датски и по-английски гораздо лучше моих детей, а по-французски – безупречно, и почерк у нее был лучше. Иногда я, давая ей попрактиковаться, диктовала свои письма Аарону во Францию. Он, правда, ни на одно из них не ответил. Аарон исчез из нашей жизни, и до нас лишь доходили слухи о его парижских похождениях. Он вращался в самых разных кругах, у него было много поклонниц, но наши родственники были по горло сыты его выходками и подумывали о том, чтобы отстранить его от семейного бизнеса. Лидди не имела понятия о том, кто такой Аарон Родригес, – и к лучшему. При оценке достоинств девушки люди рассматривают ее всесторонне, но, будем надеяться, не станут учитывать поведение ее отца.

Когда Лидди родилась, трещина в отношениях между моей матерью и Адель стала слишком глубокой, и, несмотря на мои возражения, мать уволила ее.

– Вот и хорошо, – сказала Адель. – Я скорее умру с голоду, чем стану работать на нее.

Стараниями моей матери ни одна из женщин нашей общины не желала взять Адель на работу, и ей пришлось стирать белье морякам, что было гораздо ниже ее способностей. Мать не знала, что отец продолжает ежемесячно выписывать чеки на имя Адели и что я отдаю ей часть денег из своего семейного бюджета. Исаак никогда не задавал мне вопросов ни по этому поводу, ни в связи с тем, что я ежедневно ходила к Адели во время ее болезни. Она поразила Адель внезапно. Просто однажды она плохо себя почувствовала, словно на нее навели порчу. Посещая ее, я брала с собой мою крошку Дельфину. Адель учила ее хлопать в ладоши и махать ручкой на прощание. Когда Адель уже не могла глотать ничего твердого, я делала ей жидкую кукурузную кашу – точно такую, какой она кормила нас с Жестиной, когда мы были маленькими. Но затем она отказалась и от каши.

– Отдай ее ребенку, – сказала она.

Адель с трудом дышала и уже не могла подняться с постели без чьей-либо помощи. Как-то Жестина послала Лидди за мной, потому что Адель видела сон обо мне и хотела мне его рассказать. Я пошла в гавань, чувствуя комок в горле. Я боялась того, что могла сказать мне Адель, и надеялась, что она не будет меня упрекать за то, как жестоко обошлась с ней моя мать и как бессовестно бросил Жестину мой кузен. Детей я не взяла на этот раз с собой. Я присела на постель Адели, и она попросила меня наклониться к ней поближе, так как она хотела, чтобы это осталось между нами. Оказалось, что она собирается предсказать мне мое будущее.

– После месье Пети у тебя будет еще один муж, – сказала она. – Ты узнаешь его, как только увидишь. Не отказывайся от своего счастья. В другой раз оно не придет.

Было столько вопросов, которые я хотела задать Адели. Я не знала, кем были ее родители, как она попала на Сент-Томас и каково ее африканское имя. Я сочинила столько историй и не удосужилась узнать ни одной от нее. Кто был отцом Жестины? Может быть, я знала его? Но Адель уже не могла говорить, и было слишком поздно пытаться выяснить что-либо.