Я кивнул. Потом поцеловал ее. Она улыбнулась и ушла вниз по лестнице.

Мама открыла глаза первой.

Она поморгала, протерла их, потом села, застонала и принялась растирать шею. О том, что последние восемнадцать часов она проспала в машине, она явно не имела никакого понятия – у кого хочешь после такого шея заболит.

А дальше она увидела меня и нахмурилась.

– Милый, – сказала она. – Что ты здесь делаешь?

– Я… я просто хотел кое-что объяснить.

Тут она посмотрела на себя и, видимо, поняла, что одета так же, как прошлым вечером. Лицо ее стало растерянным.

– Сколько сейчас времени?

– Около трех, – сказал я. – Мам, все хорошо.

– Нет, не хорошо, – она озиралась по сторонам, и ее растерянность на глазах переходила в панику.

Я встал. Она ткнула в меня пальцем.

– Стой там!

– Мам, только не надо пугаться. Позволь мне объяснить.

Она на меня не смотрела – просто игнорировала, как будто на самом деле меня тут и не было.

– Фрэнк, – она потрясла папу. – Фрэнк!

– М-м-м.

Он перевернулся на другой бок. Мама потрясла его сильнее.

– Франклин!

Вот она, моя последняя возможность. Момент, к которому столько готовился. Я быстро перебрал несколько разных стратегий, но все они сейчас выглядели крайне нелепо – слишком тупо, слишком глупо. Когда папа сел и стал протирать глаза, я потерял все самообладание, вдруг подумав, что не смогу найти нужных слов.

Впрочем, это уже было неважно – пора было выходить на сцену.

– Мам, пап, мне надо кое о чем с вами поговорить.

Я подошел к изножью кровати и начал говорить. Сейчас я уже почти не помню, что говорил, – только чувствовал себя, как коммивояжер, которому открыли дверь, а он толком не выучил речь. Я говорил о последних словах дедушки, о необычных фотографиях и открытке от мисс Сапсан, и о том, как все это привело меня к дому странных детей и к живущим в нем старинным друзьям Эйба, которые не только до сих пор живы, но даже ничуть не постарели. Я обнаружил, что неуклюже танцую вокруг терминов вроде «временной петли» и «особых способностей», потому что это как-то слишком быстро и слишком сильно. Моя куцая, отредактированная версия правды в сочетании с нервным возбуждением наверняка лишь укрепляла родителей в мысли, что я не в своем уме, и чем больше я говорил, тем дальше они от меня отодвигались, и мама натягивала одеяло на плечи, а папа вжимался в изголовье кровати, и жила у него на лбу, вылезавшая в минуты стресса, уже плясала джигу. Словно моя гипотетическая мания и вправду была заразной.

– Хватит! – закричала наконец мама. – Я не могу больше это слушать!

– Но это правда, и если бы ты только выслушала меня до конца…

Но она уже отбросила одеяло и выскочила из кровати.

– Мы услышали достаточно! Мы и так знаем, что с тобой случилось. Это все травма из-за дедушки! Ты перестал принимать таблетки!

Совершенно рассвирепев, она мерила шагами комнату.

– Мы отправили тебя через полмира по совету шарлатана, выбрав для этого самое худшее время, и у тебя случился нервный срыв! Тебе совершенно нечего стыдиться, но с этим надо что-то делать. О’кей? Нельзя и дальше прятаться в этих твоих… историях.

Мне словно пощечину дали.

– Да вы мне даже шанса не дали…

– Мы дали тебе сотню шансов, – перебил меня папа.

– Нет. Вы никогда мне не верили.

– Разумеется, не верили! – воскликнула мама.