Я хочу пересчитать все ее золотистые веснушки пальцами и языком, потом положить ее на спину, нежно раздвинуть ноги, и войти в нее, и целовать ее в это время. Целовать медленно, не спеша, не задыхаясь, чтобы, подобно морю, смягчающему очертания скал, смягчить те ее суровые черты, из-за которых она иной раз кажется такой далекой Я хочу зажечь искры света и удивления в ее темно-синих глазах, я хочу изменить ритм ее дыхания, вызвать сердцебиение и сладкие судороги плоти. И, как терпеливый охотник, чутко поджидать в сумраке, когда наступит то мгновение, сотканное из мимолетной краткости и поглощенности собой, когда женщина полностью погружается в себя и на лице ее появляется выражение, присущее всем женщинам, рожденным и еще не рожденным.

В таком состоянии духа Кой за полночь вышел на улицу, загоняя свое возбуждение в его холодное одинокое гнездо. И потому не было ничего странного, что он не свернул сразу же за угол и не направился по тому же тротуару к себе домой, а посмотрел в обе стороны Пасео Инфанты Исабель, перешел дорогу на красный свет светофора и двинулся направо, туда, где рядом с одной из освещенных колонок автозаправки все еще стоял тот человек. И по характеру, и по поведению Кой вовсе не был любителем драк. В те счастливые времена, когда ему было откуда сходить на сушу, даже в самых лихих вылазках он ограничивался ролью невольного участника, статиста и надежного товарища, из тех, кто, выпивая с друзьями, держа стакан в руке и чувствуя, что обстановка накаляется, что каша вот-вот заварится, – эй, срочное погружение! – все-таки через несколько мгновений уже раздает и получает удары, ни сном ни духом не ведая, отчего и почему. Чаще всего такое случалось во времена «экипажа Сандерса» и Торпедиста Тукумана, тогда Кой возвращался на судно с фонарем под глазом чуть ли не каждый раз, как он сходил на берег, и бывало это в холодные предрассветные часы, когда, подняв воротники, они вышагивали по мокрому пирсу, на котором поблескивали желтые отражения фонарей; они шли мимо портовых кранов и темных силуэтов кораблей, они – это, трое, четверо, десятеро мужчин, сонных и покачивающихся на ходу, и иногда им еще приходилось тащить на себе товарища, уже не державшегося на ногах, а позади всегда плелся кто-нибудь из компании, набравшийся до состояния, близкого к алкогольной коме; потеряв ориентацию в пространстве, он выписывал опасные виражи вокруг причальных тумб, у самой воды. «Экипаж Сандерса». Ян Сандерс был художник, он рисовал юмористические картинки для морского календаря «Сигма», и главными персонажами этих картинок были моряки одного экипажа – пьяницы, гуляки и драчуны; они яро ненавидели своего капитана, эдакого маленького тирана с большими усами; эта бравая команда попадала в аварии, драки и кораблекрушения во всех морях и во всех борделях мира. А их собственный, некалендарный, «экипаж Сандерса» состоял из Коя, галисийца Ньейры и стармеха Горостиолы по прозванью Торпедист Тукуман в те времена, когда все трое ходили на судах пароходства «Зоелайн» между Центральной Америкой и Северной Европой, и под этим собирательным именем их знали как в тропических ритмах всех якорных стоянок и всех портов Карибского моря, так и в морозном ознобе Нью-Йорка, Гамбурга и Роттердама, где ледяной ветер гулял по палубам и по мостику и уже не была видна ртуть термометра. Эта троица была основным, штатным «экипажем Сандерса», но к нему всегда «приписывался» кто-нибудь из портовых. Ньейра был двух метров ростом и девяносто пяти килограммов весом, Торпедист – на несколько сантиметров меньше и на несколько килограммов больше. Это приносило не только пользу, но и спокойствие духа, особенно в таких местах, как Панама, где моряков, выходивших на берег, предупреждали, чтобы они не шли дальше магазинчика «дьюти фри» в конце причала, потому что там их уже поджидали навахи и пистолеты. Кой казался карликом, когда шел между двух этих бесноватых великанов: руки – двадцатидюймовые канаты, кулаки-пропеллеры, и явная склонность после пятой порции виски крушить все, что ни попадя – бутылки, бары и физиономии.