До появления Лили Тонкинс оставалось еще много времени, поэтому я сама собрала поднос с завтраком для Фебы, сделала кофе, тост и отнесла все наверх. Она уже проснулась и через открытое окно смотрела на восходящее солнце. Когда я появилась в дверях, она повернула голову на подушке, увидела поднос и заявила со всей присущей ей энергичностью:
— О господи, Пруденс, ты же знаешь, что я никогда не завтракаю в постели!
— А сегодня тебе придется.
Она приподнялась на своих подушках, я поставила поднос ей на колени и пошла закрывать окно.
— Красное небо во время восхода — ждет пастуха непогода. Боюсь, сегодня будет дождь.
— Не стоит унывать. Почему ты не принесла и себе чашку кофе?
— Я подумала, ты захочешь позавтракать одна, чтобы никто не беспокоил.
— Ненавижу сидеть одна. Я люблю за завтраком поболтать. Пойди и возьми себе чашку. — Она сняла с кофейника крышку и заглянула внутрь. — Да тут на десять человек, ты должна мне помочь это выпить.
В постели, которая была, пожалуй, единственным местом, где она не надевала свои щегольские шляпы, она выглядела иначе: женственной, может быть, более пожилой, беззащитной. Ее густые жесткие волосы были заплетены в косу, перекинутую через плечо, а сама она завернулась в пушистую шаль. У нее был такой уютный вид, что я спросила:
— Почему бы тебе не полежать здесь все утро? Лили Тонкинс справится с хозяйством, да к тому же от тебя с твоей рукой все равно мало пользы.
— Может быть, — ответила Феба, не желая связывать себя обещаниями, — может быть, я так и сделаю. А теперь иди скорее и принеси себе чашку, пока кофе не остыл.
Я принесла себе не только чашку, но и плошку с хлопьями и поедала их, сидя на краю огромного резного соснового ложа, которое Феба и Чипс делили на протяжении многих счастливых и грешных лет. Однажды она призналась мне, что все, что ей по-настоящему нравилось в жизни, было либо незаконным, либо аморальным, либо ведущим к ожирению, и сказав это, расхохоталась.
Но каким-то образом они с Чипсом это преодолели. Благодаря исключительной силе характера и обезоруживающему обаянию они сумели справиться с неизбежным наплывом предрассудков даже в этой маленькой провинциальной деревне. Я помнила, как Чипс играл на органе в церкви, когда простужался здешний органист, и как Феба усердно пекла огромные, похожие на падающие башни пироги для чаепитий Женского института.
Она заботилась обо всех, но чье-то отдельное мнение ее не интересовало. Я смотрела, как она ест свой тост с мармеладом, и понимала, до чего же я ее люблю. Она поймала мой взгляд и заметила:
— Как хорошо, что ты едешь обедать с Дэниелом. В котором часу вы встречаетесь?
— В половине первого в закусочной у лодочной станции в Порткеррисе. Но я не поеду, пока ты не пообещаешь мне, что с тобой будет все в порядке.
— Ради бога, ну я же не инвалид. Поезжай спокойно. Но когда вернешься, тебе придется обо всем подробно рассказать — я хочу все-все знать. Хочу доскональный отчет! — она подмигнула мне и залилась озорным смехом. К ней явно вернулось ее обычное хорошее настроение, и я принялась ей рассказывать о вчерашнем вечере и нашей встрече с миссис Толливер.
— … это было ужасно неловко, потому что я думала, что Дэниел стоит за моей спиной, и сказала что-то дурацкое, типа «хочу познакомить вас со своим другом», а повернувшись, обнаружила, что его нет. Он исчез. Удрал в бар.
— А миссис Толливер его видела?
— Понятия не имею, — я слегка призадумалась, — а какая разница?
— Никакооой… — протянула Феба.
Я нахмурилась, глядя на нее:
— Феба, ты что-то скрываешь. |