— Моя кузина, — рассмеялась она, — признает только Биарриц.

— Уж лучше бы Остенде, — ответил он. — Ты так не считаешь?

— Это очень далеко, — она перестала улыбаться, — слишком далеко.

Уверенным шагом, будто к себе домой, Ганс Касторп вошел в пустой вестибюль. Портье, не признавший тем не менее в нем постояльца, быстро и довольно резко спросил:

— Чем могу служить?

— Я бы хотел взглянуть на расписание поездов до Берлина, — столь же быстро ответил Касторп. — И чтоб в вагоне были спальные места.

— Есть только один поезд, в двадцать два тридцать.

— Ах вот как, — Касторп стряхнул пепел в пепельницу возле стойки. — Ну а до Бреслау?

— До Бреслау, — как эхо повторил портье, — прямого со спальными нет. Только летом, три раза в неделю.

— В таком случае, — Касторп краем глаза увидел, что незнакомка входит в вестибюль одна, без своего спутника, — попрошу, если можно, полное расписание.

Портье без слова подал ему толстую книгу в дешевом переплете под мрамор, на котором был вытиснен посеребренный императорско-королевский орел, выглядевший не слишком импозантно. Едва Касторп раскрыл расписание поездов Германской империи на странице, относящейся к Дрездену, женщина подошла к портье. Небольшой пакет она положила на стойку. Портье молча протянул ей ключ с цифрой семь; Касторп, склонившийся над расписанием, которое его совершенно не интересовало, уловил запах ее духов: фиалковый, с примесью мускуса. Вернув расписание, он вышел на улицу. И только пройдя несколько шагов, понял, что совершил нечто ужасное, чего ни одному мужчине, носящему его фамилию, не следовало бы делать во избежание позора; словом, ему стало нестерпимо стыдно, но в то же время он поразился тому, что оказался способен на такой непристойный поступок. Ибо, когда портье отвернулся, чтобы уважительно поклониться даме, коротко сообщившей ему уже на ходу: «Я уезжаю завтра утром», Касторп схватил оставленный ею на стойке пакет и, как мелкий воришка, спрятав его за пазуху, покинул гостиницу «Вермингхофф». Хуже того: будто в каком-то трансе, он поспешил вслед за незнакомцем, который, свернув с Морской на Южную, медленно направился — похоже, кружным путем — в пансион «Седан». Открытие, что эти двое живут не вместе и даже не в соседних номерах одной гостиницы, почему-то подействовало на Касторпа угнетающе. Постояв с минуту перед пансионом, он дождался появления незнакомца на веранде: мужчина уселся в плетеное кресло и, в узкой полосе электрического света, развернул «Анцайгер». Первые после нескольких солнечных дней дождевые тучи наползали на город со стороны залива. Холодный ветер гнал по улице Седан песчаное облако, в котором кружились сухие стебельки травы и опавшие листья.

«Неужели дядя Тинапель был прав? — подумал Касторп. — И если да, должно ли это меня тревожить?»

И зашагал в сторону вокзала, твердо решив забыть об этой истории и никогда больше к ней не возвращаться. Однако в доме на Каштановой возникла новая проблема: что делать с пакетом? Проведя пальцем по веленевой бумаге, перевязанной тесемкой из книжного магазина, он убедился, что внутри лежит книга, — но как поступить дальше? Сдержав любопытство, он, не заглядывая в пакет, спрятал его в ящик. И сказал себе, что на днях отправит посылку на адрес гостиницы «Вермингхофф» с припиской: «Оставлено в номере семь тогда-то и тогда-то…».