|
Они подходили к продавцам, что-то говорили, и те торопливо совали парням какие-то свертки и деньги. Панкрат понял, что это представители «хозяина», контролирующего рынок, которые собирают дань со всех торгующих, невзирая на их пол, возраст, а также на вид продукции. В принципе, ничего диковинного в этом не было. Воробьев отлично знал, что практически все рынки во всех городах России поделены между мафиозными группировками, и вмешиваться в «работу» сборщиков дани не собирался, однако его взгляд вдруг зацепился за лицо старушки в крайнем ряду, и у Панкрата екнуло сердце. Старушка была седая, сморщенная, сухонькая и маленькая, про таких говорят — божий одуванчик, и по ее лицу непрерывно текли слезы. Панкрат посмотрел в ее выцветшие прозрачно-голубоватые глаза и прочитал в них такую тоску и безнадежную покорность судьбе, что невольно подошел.
— Что случилось, бабушка? — участливо спросил он, оглядывая ее старенькое платьице, такой же платок и нехитрый товар — литровую банку брусники. Старушка продолжала глядеть перед собой, словно не услышала вопроса. Только достала платок и промокнула глаза. — Да ничего не случилось, — понизив голос, проговорила женщина помоложе, продающая яблоки и сливы, возле которой и пристроилась старушка. — Вон, вишь двух лоботрясов? Хошь торговать — плати десять рубликов за место. А есть навар, нет навара, их не интересует. Она-от продала две банки, и что опосля останется? Я им — бабку пожалейте, не трогайте, а они… — торговка махнула рукой. Панкрат еще раз заглянул в глаза старушки, проглотил ком в горле, сказал Лиде: постой здесь, — и догнал сборщиков. — Эй, уроды, — окликнул он их в спины. «Уроды» оглянулись. — Верните бабке червонец, побойтесь бога. Вы не обеднеете, а ей эта десятка на вес золота. Парни переглянулись, обменялись ухмылками. — Ты чего, мужик? — сказал один из них, картинно поиграв бицепсами. — С утра нажрался, что ли? Иди отсюда, пока ноги целы! Продавцы и покупатели, снующие между рядами, притихли. — Пожалейте стариков, собаки, — попытался достучаться до совести рэкетиров Панкрат, чувствуя, как кружат голову ненависть и гнев. — Да пошел ты!.. Панкрат заметил еще двух мордоворотов у входа на рынок, глядящих в его сторону, однако решил идти до конца. Сказал проникновенно: — Ведь надо же разбираться, сколько с кого драть. Старух-то хотя бы не трогали. — Не, он совсем ох…л! — хлопнул себя по ляжке один из сборщиков. — Вова, поговори с бобиком… Палец Панкрата, воткнувшийся парню в солнечное сплетение, заставил его замолчать и согнуться. Второй удар и ударом-то назвать было нельзя: Панкрат просто дал звонкую пощечину напарнику пострадавшего и особым приемом перехватил его руку, заставив присесть. Так, в полуприседе, и повел его к старушке, боковым зрением отмечая движение второй двойки рэкетиров. Но несколько секунд у него еще было. — Отдай деньги, — ласково сказал он парню, глазами показывая Лиде, чтобы она отошла в сторону. — У-у-у… — ответил бандит. Панкрат ослабил хватку. — Больно? Плати, и отпущу. Парень достал из кармашка рубахи пачку десятирублевок, Панкрат вынул из пачки две купюры, отдал старушке, во все глаза смотревшей на него. — Бери, бабуля. Это презент от руководства рынка. — Да что ты, сынок, мне чужого не надо, — перекрестилась старушка, — не приучена я брать чужое-то… — Это не чужое, это твое. Где бруснику собирала? Не на Хачине, случайно? — Там, соколик, там, с Волоховщины я… — Что тут происходит? — раздался сзади начальственно-снисходительный, с угрожающими интонациями, голос. |
