— Пентакль?

— Что?

— Эту звезду называют пентаклем, печатью Соломона.

— А-а… может быть. А между зубчиков шесть букв: Ф, У, М, Б, Э и П.

— ФУМБЭП?

— Да их можно прочитать и так, и сяк, но если предположить, что буквы Ф и У означают Федеральное управление… ты не знаешь организации с такой аббревиатурой? Управление чего? Малых и больших электрических приводов?

— Их. Полковник, из тебя вышел бы отличный дешифровальщик. Я свяжусь с вами через пару часов. — Воробьев спрятал рацию. — Поехали, Михайла, пора работать.

Машину они еще вечером оставили не на платной стоянке у гостиницы, а на окраине Жуковки, возле лесочка, рядом с добротным кирпичным домом, и теперь весьма порадовались своей предусмотрительности. Джип стоял на прежнем месте, будто принадлежал хозяину дома, и никто возле него не слонялся.

Из Жуковки выехали без каких-либо происшествий. Либо местная ГАИ не получала еще приказа проверять машины с чужими номерами, либо не спешила его выполнять, либо не имела для этого сил и средств.

В Фошню приехали в половине одиннадцатого утра. У здания больницы, построенного по английскому проекту из стекла, бетона и стали, на которое после сдачи его в эксплуатацию приезжали посмотреть чуть ли не со всей области, Панкрат машину ставить не стал, загнал в тупичок переулка с обыкновенными сельскими домами и полчаса наблюдал за входом и автостоянкой напротив, где вместе с двумя десятками запыленных мотоциклов, стареньких «Запорожцев», «Жигулей», «Нив» и «газонов» парковались красавцы «Форды», «БМВ», «Ауди» и даже один «Мерседес». Больница принимала всех — и старых, и новых русских.

Интуиция голоса не подавала, поэтому Панкрат приказал Михаилу ждать его возле больницы и направился к приемному покою. Узнав, где лежит раненый дед Осип из деревни Ковали, он взял в раздевалке халат и прошествовал на третий этаж в первое хирургическое отделение, где располагалась палата Осипа.

Дядя Егора Крутова выглядел почти здоровым. Панкрата он не знал и на «привет от племянника» сначала прореагировал как на шутку и лишь потом, после короткого рассказа о происшествии с племянником, заговорил с Панкратом серьезно.

— За что же его забрали, сукины дети? Он же сам военный человек, ничего дурного не замышлял.

— Поэтому я и пришел к вам, — сказал Воробьев. — Хочу понять, что случилось. Егор действительно хороший человек, в тюрьме ему не место, надо выручать.

— А ты адвокат али еще кто?

— Еще кто, — усмехнулся Панкрат. — Друзья мы и делаем одно дело.

— Ясно, — усмехнулся и Осип. — Лихой ты человек, я гляжу, пролаз. Но верить можно. Егор с каждым дружить не стал бы. Лишь бы твои планы хинью не пошли. Чего знать-то хочешь?

В палате находились еще трое больных, посматривающих на гостя с любопытством, и Панкрат понизил голос:

— До того, как Егор приехал, у вас в округе ничего странного не происходило?

— А что у нас должно происходить? Тишь да гладь, да божья благодать. Разве что вот корова у кума пропала, месяц искал — не нашел. Машка еще Спиркина ногу сломала, за брагой в погреб лазила… вот и все чудеса.

— А чужие люди в деревню не заглядывали?

Глаза Осипа остро блеснули. Старик понимал больше, чем прикидывался.

— Как же, чуть ли не каженную неделю ватага варнаков налетает… в баню помыться к Гришанкам. Но тихо гуляют, без вытребенек. Да вот еще ономнясь каженик приходил, — оживился старик.

— Кто? — не понял Панкрат.