Москва златоглавая

— Какой ты все-таки ругатель! — не выдержала Вера Николаевна, когда Бунин в очередной раз обрушился на каких-то декадентов. — Теперь Горького тоже не одобряешь, а когда-то ему «Листопад» посвятил!

Иван Алексеевич с недоумением и некоторым любопытством воззрился на супругу. Бахраху, который случился при сем диспуте, даже показалось, что Иван Алексеевич пробормотал одну из своих — весьма многочисленных! — пословиц:

— Умница, как попова курица!

Если он действительно произнес такие слова, то это было не совсем вежливо. Но ведь и Вера Николаевна с точки зрения «высшего этикета», с незапамятных времен установившегося в бунинском доме, тоже была излишне смела.

Во всяком случае, Бунин после этого неожиданного выпада не сразу пришел в себя. Бахрах не без любопытства ждал завершения сцены. Тем более что свидетелями колкости Веры Николаевны стали Галина, Магда и вернувшийся после курса лечения в психиатрической клинике Леонид Зуров.

Но Иван Алексеевич, верный себе, быстро нашелся. Он широко улыбнулся и с чувством поцеловал Вере Николаевне руку:

— Браво, мадам, браво! У вас прекрасная память. И меня можно укорить еще больше: эту поэму я опубликовал у Брюсова, которого позже окрестил «архивариусом». — И, не выходя из шутливо-патетического тона, обвел взглядом домочадцев: — Братие и сестры! Если из вас есть кто без греха, то, по обычаю древних иудеев, побейте меня каменьями!

Все дружно расхохотались, и обстановка моментально разрядилась.

— Иван Алексеевич, миленький, расскажите нам о Брюсове! — детским простодушным голосом попросила Галина.

— Очень просим! — присоединились к ней Магда и Зуров.

Развеселился и Бунин.

— Ну, право, вы совсем как малые ребята. Заберутся на полати и просят: «Дед, сказку расскажи!» Хорошо, расскажу вам, ребята, не сказку, но истинную быль. — Пройдясь по столовой из угла в угол, Бунин начал: — В девяносто пятом году, когда я считался еще начинающим и только-только обзаводился литературными связями, имя Брюсова, бывшего на три года моложе меня, получило уже некоторый резонанс. Он успел напечатать свой первый лирический сборник, который назвал с изяществом цирюльника Chef-d’œuvre — «Шедевры». Ни больше ни меньше! Мы как-то с Бальмонтом гуляли по Москве, оказались на Трубной площади. Он вдруг вспомнил:

— Боже мой, ведь тут рядом живет юный гений — Валерий Брюсов! Пошли к нему. Познакомимся.

Почему бы и нет, подумалось мне. А вслух я произнес:

— Познакомиться с поэтом, которого критика осыпает площадной бранью, весьма любопытно.

Мы направились к дому его отца, вместе с которым жил молодой, но уже успевший шокировать литературную критику поэт. Отец был солидным купцом, торговал пробкой, а дом оказался хотя и небольшим, но весьма толстостенным двухэтажным особняком с цветочками в горшках, тесно расположившихся на подоконниках, с высокими, закрытыми на замок воротами и злой собакой на толстой бренчавшей цепи. Выяснилось, что молодого хозяина нет дома.

— Жаль, тогда мы оставим Валерию Яковлевичу послание! — вздохнул мой спутник. И он тут же написал несколько слов.

Это было недели за две до нового года, 1896-го. На следующий день Константин Дмитриевич пришел ко мне и показал забавную записку: «Очень буду рад видеть Вас и Бунина, — он настоящий поэт, хотя и не символист». Меня этот покровительственный тон поэта, который только-только начинал и еще ходил в студенческой тужурке, весьма позабавил.