|
А что до меня, то, представьте, я исключение: и за кулисами, и на эстраде спокоен. «Не нравится — не слушай!» В молодости я на эстраде краснел, бормотал — больше всего от мысли, что ровно никому не нужно мое чтение, — и даже от какой-то злобы на публику. Совсем молодым я однажды был участником литературно-музыкального вечера в огромнейшей зале в Петербурге — и знаете, вместе с кем? Вы не поверите! С самим Мазини, который, хотя был уже далеко не молод, но был еще в великой славе и чудесно пел неаполитанские песни!
И вот, вылетел я на эстраду после него, — вы понимаете, что это такое: после него? — и подбежал к самому краю эстрады, глянул — и уж совсем обмер: на шаг от меня сидит широкоплечий, с широким переломанным носом сам Витте и крокодилом глядит на меня! Я забормотал как в бреду, облился горячим и холодным потом — и стрелой назад, за кулисы. А теперь я, пожалуй, не смутился бы даже под взглядом… ну, придумайте сами, под чьим взглядом…»
По битком набитому залу пробегал легкий шепот: «Говорят, Иван Алексеевич тяжко болен, разве сегодня он справится?..» Каково же было удивление, когда на сцену быстро, даже молодцевато вышел Бунин, на ходу улыбаясь и раскланиваясь, принимая цветы и весело отпуская шутки. Едко и остроумно он рассказывал о представителях «отечественного декаданса», из пренебрежения к нему сваливая в одну кучу все «левые» течения в искусстве. — Кто из нас не помнит мошенников и хулиганов, называвших себя футуристами? — гремел Бунин. — Зато сколько разговоров и печатных отзывов находили скандальные выходки Бурлюка, Крученых, Маяковского! При этом тот, кто позже по велению вождя стал «лучшим советским поэтом», всех превосходил грубостью и дерзостью. Что стоит его знаменитая желтая кофта и дикарски раскрашенная физиономия! Или его изысканные обращения к публике: — Желающие получить в морду благоволят становиться в очередь. Вот так, ошеломляя публику грубостью и пристрастием ко всякой мерзости, все эти «левые» деятели от искусства добывали себе славу и деньги, которые они якобы презирали. А как восторженно была принята вышедшая в Петербурге в четырнадцатом году книга главаря «левых» Маринетти «Футуризм»! Взяв со стола том в бумажной обложке, Бунин с презрением сотряс им воздух: — Эту книжульку, которая была катехизисом российских хулиганов-футуристов, я некогда купил в магазине Поволоцкого. Вот, послушайте, что проповедовал этот приятель Муссолини и не без помощи дуче ставший — невозможно поверить! — академиком: «Обстоятельства предписывают нам грубиянские ухватки… Выбор оружия не от нас зависит, и мы вынуждены пользоваться каменьями и тяжелыми молотками, щетками и зонтиками… Наши нервы требуют войны и презирают женщин… Мы проповедуем прыжок в сумрачную смерть!» Каков «академик»? А ведь именно у него учились российские футуристы — Маяковский, Бурлюк и прочая шпана. Горький посетил Америку в 1906 году. Маяковский это сделал двадцать лет спустя. Подобно «буревестнику революции», будто бы ужасно ненавидевшему золото, Маяковский, как это полагается всякому прихлебателю большевиков, золото тоже ужасно ненавидел. Но на самом деле они отлично знали ценность «презренного металла», жили на роскошных виллах, выпускали книги миллионными тиражами, закатывали пиры, содержали любовниц. Маяковский любил всяческую грубость, писал всяческую мерзость:
Бумаги гладь облевывает пером, концом губы поэт, как блядь рублевая.
Этот «пролетарский» пиит войдет в историю литературы как самый низкий, самый циничный и вредный слуга советского людоедства по части его восхваления. |
