Февраль 1917 года застал его в Московском централе. Временное правительство Дзержинского освободило — себе и России на голову. Яцек, едва оказался вне стен замка, бросился с маниакальной одержимостью свергать это самое правительство. А кого еще? Царя ведь на троне уже не было, а необходимость «бороться» и вера в социализм по Марксу сохранялись.

После октября семнадцатого «карающий меч революции» (выражение Л. Д. Троцкого), уже окрещенный Железным Феликсом, возглавил Всероссийскую чрезвычайную комиссию.

Летом 1918 года, когда в застенках ЧК реками текла русская кровь, Феликс снизошел к просьбам беспартийных журналистов и встретился с ними. Десятки вопросов сводились к одному:

— Не допускает ли глава ЧК мысли, что его организация уничтожает невиновных?

Дзержинский с поражающей прямотой отвечал:

— Уважаемые журналисты забывают, что ЧК — не суд присяжных. Она — защита революции, как, скажем, Красная армия. И как Красная армия не может считаться с тем, что в Гражданской войне принесет ущерб частным лицам, так и ЧК должна бороться и побеждать врага, даже если ее меч падает на невинных граждан. Это беда, но беда неизбежная!

И все же Дзержинский тяготился своим положением, хотел переменить его. Насмешил кремлевских воротил, когда заявил: «Хочу стать наркомом образования».

Спустя три года — в двадцать первом — он покинет органы и станет наркомом путей сообщения.

Двадцатого июня 1926 года Феликс умрет от приступа грудной жабы. Из большевистской мясорубки выпал важный винт. О чем Железный Феликс думал в свой смертный час? О преданности делу Ленина — Маркса? Или пожалел о тысячах людей, которых лишил жизни? И еще — о своей бессмертной душе?..

Ленин, успевший свести вничью партию с Каменевым, обратился к Дзержинскому:

— Это очень правильно — знать историю города, где нам предстоит жить, нравы обывателей. Ведь привычки меняются так медленно! Надо знать психологию этих обывателей, чтобы заставить их сотрудничать с нами!

— И следует помнить, что русский народ очень религиозен! — сказал Сталин.

Ленин возразил:

— Я вижу в будущем одну форму государственности — во всем мире! — советскую. И одну религию — католическую.

— Конечно, — живо согласился Дзержинский, — западная культура органически вышла из католического просвещения. И эта религия выше по своему духовному уровню, чем православная, как западная культура выше славянской.

Дзержинский был крещен в католической вере.

— Это так! — согласился Ленин. — Но сущность проблемы лежит в иной плоскости. Ведь еще Энгельс указывал, что Римско-католическая церковь является интернациональным центром всей Западной Европы. Несмотря на ее изъяны, эта религия объединяет все католические страны в одно большое политическое целое. Вот в чем сила!

Луначарский, не участвовавший до этого в разговоре, с любопытством глядел в рот вождю:

— Стало быть, если в России будет повсеместно введено католичество, уменьшится вероятность войн, но увеличится наша возможность влиять на политические процессы Европы?

— Конечно! И если даже произойдет мировая революция…

— Она произойдет! — неуместно вмешалась Крупская. — В два счета!

Ленин, недовольно взглянув на нее, закончил:

— …то религия останется важным фактором воздействия на народы! Но повторю, прежде католическую религию следует повсеместно внедрить в России.

Разгорелся жаркий спор — быть католичеству или атеизму.

— Товарищи, — приказным тоном вдруг распорядился Ленин, — всем — спать.