36

Река Фульда была не слишком глубокой, пакет с кубком затонул легко. Погружаясь, пару раз перевернулся, полиэтилен вздувался, взлетали пузырьки. Ударился о дно, поднялось облако песка и ила. Еще несколько пузырьков, и пакет замер. Только чуть шевелился от придонного течения.

И кубок свой червонный. Осушенный до дна.

Он закрыл зонт и стряхнул на землю. Дождя уже не было; проплыли, оставляя короткий след, неизбежные уточки.

Он бросил вниз, с балкона. Где выла глубина.

Фулой древние географы называли остров-призрак на дальнем севере. Воздух там как желе, дышать им трудно. Как же там дышат?.. Одна из уток, не прерывая движения, повернула голову.

Он побывал в соборе.

Собор изнутри был белым, с нарядными серыми тенями. Это был уже не тот собор, который видела Мерга Бин, вглядываясь в толпу, откуда кричал ее муж. Тот собор был темным; внутри него стояла вечная осень и шуршали сухие листья молитв. Осень – время жатвы, время страданий. Нынешний собор был построен чуть позже в стиле барокко, последнем великом стиле Закатных Стран. Томас пройдется по нему, отдыхая от дождя, льющего снаружи. Те двое, мокрые и теплые, будут ждать на улице; они пока еще не научились жить, боялись заходить в храм, боялись наступать в лужи, напоминавшие погасшие зеркала. Шаг, шаг, еще… Собор внутри белый, как прозрачная зима. В глубине этой зимы покоились мощи святого Бонифация, крестителя Германии.

А те, на Фуле, жили на плавучем острове.

Остров медленно перемещался, все дальше к северу, где летом не бывает ночей, а зимой – дней. Народ дичал, распространились ереси и болезни. Когда сюда доплывали христианские проповедники, фульцы кидали в них горящими головнями. Они знали, что вымрут, и боялись, что христианство внесет в это ненужную тонкость. Впрочем, что такое христианство, они толком не знали, вообще мало что знали и еще меньше чего-то хотели. Могли целый день сидеть, глядя на камень, собаку или тусклое солнце. Их дома и библиотеки разрушались, женщины уходили в лес. Воздух становился всё больше похожим на студень; чтобы дышать, надевали восковые маски. Наконец остров доплыл до Мировой Воронки, разрушились остатки домов и башен, и он завертелся по спирали, уходя вниз. Мировая Воронка закрылась, и вода снова стала гладкой и неподвижной.

37

Он подошел к башне, обвитой диким виноградом.

В этой башне их держали. Кого их? Женщин. Каких? Каких надо.

Мерга Бин сидела в подвале с собаками. Но кормили ее отдельно от собак. Ее кормили лучше, чем собак.

Ее изображений, если они были, не сохранилось. Изображения этих женщин, их белье и обувь, всё это сжигалось. Говорили, что она была красивой. У нее были длинные, чуть выгибающиеся назад пальцы; это считалось изысканным. Даже в этой башне ее красота не погибла сразу, только глаза покраснели и возник тяжелый запах изо рта.

«Что есть жизнь?» – думала она.

«Соединение Пространства с Временем, их торжественное бракосочетание», – отвечал ей голос.

Собаки ходили вокруг нее, гремя цепью и поблескивая мужскими глазами.

Пространство в немецком – мужского рода, дер Раум.

Время – женского, ди Цайт.

На гравюрах того времени Раум-Пространство, воин в коротком плаще, сочетался браком с Цайт-Временем, полуобнаженной девой с песочными часами в деснице; верхняя луковица полна песка, нижняя пока пуста. Юный Раум прижимает к своему бугристому бедру земную сферу. В другой, протянутой его руке – небесная сфера, испещренная звездами; ее дарит он своей возлюбленной. Над новобрачными горит Солнце с одутловатым лицом и благословляет их своими лучами.