— Какие средства вы употребляете для очистки лица? — спросила она.

И в голосе ее слышалось, что она ожидает в ответ: «Грубую щетку для мытья пола!»

Я пробормотала нечто невразумительное о жидком мыле и воде, но, прежде чем я успела выступить с дальнейшими позорными разоблачениями, она похлопывающими движениями нанесла на мое лицо нечто безусловно наводившее на мысль о мускусе, амбре и о безумной, преступной любви в парижских будуарах. Я почувствовала необычайное воодушевление: из этого наверняка что-нибудь получится! Я сидела, предвкушая, как чертовски красива я стану и что скажет Тетушка о новеньком с иголочки облике племянницы. И тут мне без всякого предварительного предупреждения наложили прямо на физиономию ошпаривающе горячую салфетку. Рыжая визажистка зажала мне нос, желая, видимо, удостовериться, что моя дыхательная деятельность абсолютно прекратилась. Я испуганно подумала, что, видимо, она весьма раздражительна и сейчас вбила себе в голову намерение умертвить меня самым мучительным способом! Тут она исчезла. Я осталась одна, решив, что, возможно, меня собираются тут бальзамировать. История с горячей льняной салфеткой, казалось, указывала на это. Я уже почувствовала себя наполовину мумией, когда рыжеволосая вынырнула опять, вооруженная маленьким противным осколком льда, который она запустила на sight-seeing по холмам и долинам моего лица. Тут я сочла, что настало время перейти к сдерживающим мерам, но рыжеволосая начала массировать, и постукивать, и похлопывать меня, так единственный шанс был упущен. Затем она быстро перешла к новым кремам и лосьонам и к шпаклевке моего лица. После многих часов усердной работы рыжая сказала, что теперь все готово. О боже, как я была красива! Хотя, разумеется, не могла пошевелить ни одной мышцой лица! Когда мне хотелось смеяться, кожа вокруг рта натягивалась. Но всегда ведь найдется возможность подумать о чем-то печальном, чтобы остаться серьезной. Да, конечно, я была красива: ресницы намазаны тушью «Маскара», на лице — тесто, на голове — потрясающие локоны, губы — как красный сигнал светофора. Обезумев от собственного триумфа, я поспешила послать открытку Яну. «Дорогой Ян, — писала я, — ты не поверил бы собственным глазам, если бы увидел меня после проведенного недавно сеанса красоты. Я американизирована до самых бровей, я — real oomphgirl!»

С обратной авиапочтой я получила ответ. «Сохрани свой свежий шведский тип», — писал этот дурак. Таковы мужчины!

Но к этому времени весь мой американский glamour уже остался в умывальнике. Тетушка, увидев меня, не произнесла слова oomph. Она сказала:

— Умойся!

То есть она выкрикнула это так громко, что слышно было по всему Нижнему Манхэттену. Затем она прочитала длинную проповедь на тему: «Истинная красота — красота внутренняя». Пожалуй, я и сама понимала: чтобы пробиться сквозь плотную оболочку моего лица, моя внутренняя красота нуждалась, самое меньшее, в консервном ноже... Я, спотыкаясь, двинулась в ванную.

Через пять минут я уже стояла перед зеркалом и мрачно разглядывала свежий шведский тип моего лица, где местами выступала внутренняя красота.

IV

годы моей самой зеленой юности я была чрезвычайно застенчива и совершенно неслыханно убеждена в том, что мой нос совсем не таков, каким ему надлежит быть. Ян говорит, что в это трудно поверить, видя, какой дерзкой я стала теперь. Но так и было, это факт. В особенности трудно мне приходилось с новыми людьми. Я была совершенно смущена, несчастна и, вынужденная разговаривать с теми, кого плохо знала, покрывалась холодным потом. Войти в комнату, где сидели абсолютно незнакомые мне люди, которые воззрились бы на меня... думаю, если бы существовала возможность выбора, я бы лучше отправилась вслед за Даниилом в ров со львами. Но однажды я прочитала в газете, что подобные комплексы необходимо преодолевать.