|
Не могла бы я здесь, в Новом Орлеане, пойти посмотреть один из знаменитых футбольных матчей. Не могла бы поплыть на пароходе на такую экскурсию, которую совершила, будучи Кати из Стокгольма. Не могла бы посидеть в одном из уютных ресторанчиков в Vieux Carre. Я не могла бы сделать этого и ничего другого, даже если бы у меня было много денег. Ничто не поможет, даже если моя кровь на три четверти состоит из той самой необыкновенной крови белого человека. Если у меня в жилах течет самая малость негритянской крови, то я есть и останусь негритянкой. Я — Джим Кроу и подчиняюсь запретам для Джимов Кроу, которые придумала белая раса, чтобы моя знала свое место, — потому что «покажи негру палец, он всю руку отхватит», и вспомни Reconstruction, и «ни один человек, рожденный не на Юге, не может понять...». Понять что именно?.. А то, что «niggers», «darkies», «sambos», «pickaninnies», собственно говоря, не что иное, как скопище диких зверей, которые недавно вышли из джунглей.
Такова горькая действительность для меня, бедной негритянской девушки из Луизианы. И единственное утешение, которое я могу придумать, — то, что есть штаты гораздо хуже. Есть штат, который называется «Миссисипи», — самый худший, и я должна радоваться, что родилась не там. Ричард Райт родился там, да, тот, что написал повесть «Черный юноша». Со вздохом облегчения, что я все же Кати из Стокгольма, я поднялась со скамейки и рысью помчалась в отель — посмотреть, жива ли еще Тетушка. С человеческой точки зрения, она была жива. Она оставила небольшую записку, в которой сообщала, что уехала с миссис Хаммонд и что пусть я только посмею снова явиться так же поздно и сегодня вечером! В эту минуту как раз явилась наша милая Рози — горничная-негритянка с миндалевидными глазами. Много дней я пыталась вступить в контакт с кем-нибудь, кто рассказал бы мне, как сами негры смотрят на свое положение. Но только попытайтесь это сделать, и вы увидите, как нелегко белой женщине вступить в беседу с негром в стране, где белые практически никогда с ними не разговаривают. Не могу представить себе, что бы произошло, если бы я без всякого, просто так подошла к кому-нибудь на улице и попросила бы побеседовать со мной. Но тут я попыталась заговорить с Рози. Она очень удивилась. Сначала она была необычайно немногословна, но в конце концов у нее развязался язык. Она сказала: она не думает, будто добрый Бог считал, что так и должно быть. — Белые смотрят на нас как на животных. I just wonder why, — сказала она, печально глядя перед собой своими прекрасными глазами. — I just wonder why, — повторяла она раз за разом, как будто я совершенно не понимала, что ей и в самом деле необходимо объяснение. — А в вашей стране много цветных? — робко спросила она под конец. Слова ее звучали неописуемо смиренно, примерно так, словно она задавала вопрос, есть ли и у нас те, кого можно топтать ногами. Потом она рассказала о своих детях. О детях просто очаровательных. Младшая, Оливия, она quite a lady, уверяла Рози. Тут я нахально спросила: нельзя ли мне прийти к ней домой — посмотреть на необыкновенную Оливию? Предложи я ей драгоценности, принадлежащие шведскому государству, она бы не так удивилась! Она удивилась и пришла в восторг. Ужасно, что мои слова вызвали такой восторг: белая женщина снизойдет до того, чтобы посетить ее дом! Я не совсем отчетливо понимала, какое это потрясающее событие, прежде чем несколько часов спустя не прибыла в квартал, где живет Рози. Весь квартал был взбудоражен! Курчавые ребятишки, толпой окружившие такси, на котором я приехала, показали мне дом, где жила Рози. Слухи о моем предстоящем визите явно распространились по всему кварталу. У шофера был такой вид, словно он проглотил что-то несъедобное, и он несколько раз спросил, не хочу ли я, чтобы он подождал меня на улице. |
