— Боже мой, — прошептала Мария-Антуанетта, не пропустившая ни слова из ужасного объявления.

— Приговорена к смерти! — вскричала мать. — Моя дочь осуждена!.. Элоиза моя погибла!.. Значит, он не спас ее! Значит, не мог спасти!.. Значит, поздно!.. А, а!

— Бедняжка, верьте, что мне вас искренне жаль, — сказала королева.

— Тебе, — закричала Тизон, и глаза у нее налились кровью. — Тебе!.. Ты жалеешь меня! Никогда! Никогда!

— Вы ошибаетесь; я жалею вас от всего сердца… Но дайте мне пройти.

— Пропустить тебя!.. — И Тизон залилась смехом. — Нет, нет! Я позволяла тебе бежать, потому что он обещал спасти мою дочь, если я попрошу у тебя прощения и дам тебе бежать; но теперь моя дочь осуждена, моя дочь умрет — и ты не убежишь!..

— Господа, помогите! — закричала королева. — Боже мой! Боже мой! Вы видите, что эта женщина сумасшедшая.

— Нет, я не сумасшедшая; знаю, что говорю!.. — кричала Тизон. — Тут действительно был заговор… Симон открыл его… Моя дочь, моя бедная дочь продала букет… Она призналась перед судом… Букет гвоздики… в нем были бумажки…

— Милая, бога ради… — проговорила королева.

На улице снова послышался крик:

«Суд и решение над Элоизой Тизон, приговоренной к смерти за заговор!»

— Слышишь? — простонала безумная, около которой сгруппировалась национальная стража: — Слышишь? Приговорена к смерти! Это ты, ты убиваешь мою дочь, слышишь ли! Ты, австрийское племя!

— Господа, бога ради, если вы не хотите избавить меня от этой безумной, — сказала королева, — то, по крайней мере, позвольте мне возвратиться наверх… Я не могу сносить упреков этой женщины; как бы ни были они несправедливы — от них разрывается мое сердце.

И королева отвернулась, рыдая.

— Да, да, плачь, притворщица! — кричала помешанная. — Дорого стоит ей твой букет… И то сказала: она должна была ожидать этого… так умирают все, кто только служил тебе. Ты приносишь несчастье, австрийское отродье; убили твоих друзей, твоего мужа, твоих защитников, наконец, убивают мою дочь!.. Когда же ты расплатишься, чтобы никто не погибал за тебя?..

И несчастная горланила, сопровождая свои слова угрожающими жестами.

Королева закрыла лицо руками.

— Несчастная, — проговорила принцесса Елизавета, — ты забыла, что говоришь королеве.

— Королеве!.. Она!.. Королева? — повторила Тизон, в которой бешенство возрастало с каждой минутой. — Если она королева, то пускай запретит палачам убивать мою дочь!.. Пускай велит помиловать мою бедную Элоизу!.. Короли милуют!.. Полно! Возврати мне дочь, и я буду признавать тебя за королеву… А до тех пор ты женщина… и женщина, которая вносит в дом несчастье!

— О, пощадите, пощадите! — вскричала Мария-Антуанетта. — Вы видите мое горе, видите мои слезы!

И Мария-Антуанетта пыталась прорваться мимо, чтобы не видеть как ужасно беснуется Тизон.

— Нет, не уйдешь! — горланила старуха. — Не убежишь, мадам Вето!.. Все знаю, человек в плаще все рассказал мне!.. Ты хочешь соединиться с пруссаками… Но не убежишь, — продолжала Тизон, ухватив королеву за платье. — Не позволю бежать! Стой, мадам Вето! Граждане, сюда!.. Морис!

И помешанная, с растрепанными седыми волосами, багровым лицом и налившимися кровью глазами, упала навзничь, разорвав в клочки платье, за которое ухватилась.