— Постой! — закричал Симон. — Не отсылай его так; выслушай прежде его донос.

— Донос? — рассеянно спросил Фукье-Тенвиль.

— Да, заговор, — прибавил Симон.

— В чем дело? Говори…

— Сущая безделица — кавалер Мезон Руж с приятелями…

Фукье отскочил; Симон поднял руки к небу.

— Неужели? — спросили они в один голос.

— Сущая истина, хотите поймать их?

— Сию же минуту… Где он?

— Я встретил Мезон Ружа на улице Грюандри.

— Ты ошибаешься, его нет в Париже.

— Я видел его, говорю тебе.

— Не может быть: за ним послали сто человек, и уж, верно, он не покажется на улице.

— Он, он, он! — настаивал патриот. — Высокий, черный силач и мохнатый, как медведь.

Фукье презрительно пожал плечами.

— Опять глупости! Мезон Руж низенький, худенький, даже нет пуха на бороде.

У патриота в отчаянии опустились руки.

— Все равно: доброе намерение стоит дела… Ну, Симон, теперь переговорим вдвоем, да не теряя времени. Меня ждут в регистратуре, скоро тронутся телеги.

— Нового ничего, ребенок здоров.

Патриот повернулся к ним спиной, так, чтобы не казаться любопытным, а на самом деле все слышать.

— Прощайте, — сказал он, — не хочу стеснять вас.

— Прощай, — сказал Симон.

— До свидания, — пропустил сквозь зубы Фукье.

— Скажи своему другу, что ты ошибся, — прибавил Симон.

— Ладно.

И Теодор несколько отошел и оперся на дубинку.

— А, ребенок здоров, — сказал тогда Фукье. — А каков он нравом-то?

— Заквашиваю его как мне угодно.

— Так он говорит?

— Когда я захочу.

— Я думаю, что он мог бы свидетельствовать в процессе Антуанетты.

— Я не только думаю, но уверен.

Теодор прислонился к колонне, устремив глаза на двери, но глаза эти были мутны, между тем как уши гражданина навострились под широким шерстяным колпаком. Может быть, он ничего не видел, но непременно что-нибудь да слышал.

— Обдумай хорошенько, — сказал Фукье, — не делай глупости. Уверен ли ты, что Капет будет говорить?

— Все, что я захочу.

— Это очень важно, гражданин Симон: показание ребенка будет смертельным для матери.

— Еще бы нет!

— Подобных вещей не видали со времен признания Нерона Нарциссу, — глухо сказал Фукье. — Но еще раз хорошенько обдумай, Симон.

— Можно подумать, гражданин, что ты считаешь меня за осла, вечно повторяя одно и то же. Выслушай мое сравнение. Если размочить кожу в воде, сделается она мягче?

— Но… не знаю.

— Сделается мягче. Вот и маленький Капет в моих руках гибок, как самая мягкая кожа. На это есть у меня особый способ.

— Хорошо… Еще что?

— Ничего… Постой, есть еще донос.

— Вечно!.. У меня и так полны руки дел.

— Надо служить отечеству.

Симон подал бумажку, черную, как кожа, о которой он говорил, но не такую мягкую. Фукье прочитал.

— Опять твой гражданин Лорен… Значит, ты крепко ненавидишь этого человека?

— Он вечно во вражде с законом. Не далее как вчера вечером, раскланиваясь с одной женщиной, которая смотрела из окна, он сказал ей «сударыня…», завтра надеюсь сказать тебе несколько слов о другом подозрительном человеке, о Морисе, который был тампльским муниципалом во время красной гвоздики.