Говоря об «усреднении», Каверин «упустил» такой существенный момент, что некогда, совсем недавно «самая читающая страна в мире» постепенно превращалась в одну из самых нечитающих. Это было, скорее всего, связано с приближающейся перестройкой, когда более прочего людей занимали политика, экономика, необходимость коренных изменений в общественной жизни России, являющейся так же постепенно на смену СССР.

Спустя несколько лет, когда прилавки книжных магазинов буквально затопила замолчанная, пропущенная несколькими поколениями литература, открылись имена и события, о которых большинство читателей и не ведало, «Эпилог» отчасти затерялся в этом пронзительном, поворачивающем душу «глазами внутрь», открывающем невиданные горизонты чтении. Хотя книгу читали, о ней говорили, но ошеломляющего впечатления она не произвела. Не случайно, опрашивая интеллектуальных, читающих знакомых, я нередко наталкивалась на их недоумение — они об «Эпилоге» и не слышали…

Сегодня эта книга, как представляется, переживает вторую жизнь, потому что воспринимается как эпилог к последним нескольким десятилетиям, когда эйфория начала 1990-х годов растаяла словно дым, а на смену ей пришла попытка объяснения, поиска логического смысла той второй «оттепели», которую нам довелось пережить на собственном опыте и выйти из нее со значительными нравственными и духовными потерями. И тогда многое в каверинском своеобразном завещании увиделось и прочиталось совсем по-другому: обогащенные событиями последних десятилетий, мы можем сегодня оценить провидческие мысли Вениамина Александровича Каверина.

Каверин писал: «Изучали ли жизнь Тургенев, Толстой, Чехов? Да, но они не ездили в командировку за своим „материалом“. Изучение жизни и жизнь так тесно были переплетены в их сознании, что им показалось бы, вероятно, очень странным, что, прежде чем написать современный роман, нужно изучить жизнь современного человека. Они просто жили… В деле литературы, которая всегда была близка пророчеству или учительству, подчеркнутое профессиональное сознание выглядит немного смешным».

Как не вспомнить здесь снова несколько раз упомянутую на этих страницах новеллу Гофмана «Угловое окно» с заветом умирающего автора выглянуть на улицу, в «суетню» будничной жизни? Вениамин Александрович Каверин не только усвоил и запомнил эту заповедь создателя цикла новелл «Серапионовы братья» и вдохновителя одноименного литературного ордена в далекой России, но, можно сказать, пережил на собственном опыте, изучая темную действительность петроградских катранов и опиумных курилен; следуя с записной книжкой за Виктором Шкловским и пристально наблюдая старых и новых профессоров в окружении Юрия Тынянова; отправившись в Сальские степи, а затем в Магнитогорск; пройдя Великую Отечественную войну; изучая исторические документы и географические карты, вникая в труд биологов и вирусологов; познавая действительность во всём ее многообразии через человеческие характеры и естественное для них нравственное чувство.

И вывод старого писателя о пророчестве и учительстве отечественной и мировой литературы воспринимается как глубокое и обоснованное утверждение — справедливое по самой своей сути. Потому он писал о литературе: «Она существовала до моего появления, будет существовать после моей смерти. Для меня она, как целое, — необъятна, необходима и так же, как жизнь, не существовать не может».

Если не бояться пафосных изречений (а в этом случае — тем более!), необходимо сказать, что высокому служению делу своей жизни Вениамин Александрович Каверин отдал себя без остатка и профессионально, и личностно. Литература никогда не была для него «занятием» — она была служением с необходимой долей пророчества и учительства. Не навязчивого, не назидательного, а естественного и простого, как сама жизнь.