Сопровождавшие нас казаки двинулись вперед, чтобы прикрыть нас. Один рухнул вместе со своим конем. Пуля задела бедро бедного животного, а также его переднюю ногу.

Отпрянув, я зарядил ружье двумя пулями.

Казак держал за узду мою лошадь, я сел на нее и приподнялся в стременах, чтобы посмотреть вдаль.

Меня удивила медлительность чеченцев — обычно нападение следует сразу же вслед за выстрелом.

Вдруг показались семь или восемь человек, со стороны Терека.

— Ура! — закричали казаки, атаковав их.

В то время, как все они обратились в бегство, еще один, невесть откуда взявшийся, выбрался из кустарника, откуда он стрелял в нас, и, размахивая своим ружьем, закричал:

— Абрек! абрек!

— Абрек! — подхватили казаки и остановились.

— Что значит абрек? — обратился я к Калино.

— Это человек, давший клятву идти навстречу всем опасностям и не избегать ни одной.

— Что же ему надобно? Не хочет ли он схватиться с пятнадцатью?

— Нет. Но, вероятно, он предлагает поединок.

И действительно, к крикам: «Абрек! абрек!» он добавил еще несколько слов.

— Слышите? — спросил меня Калино.

— Слышу, однако не понимаю.

— Он вызывает одного из наших казаков на поединок.

— Передайте им, что тот из казаков, кто согласится на поединок, получит двадцать рублей.

Калино передал мои слова нашим людям.

С минуту казаки переглядывались, как бы желая выбрать самого храброго.

А чеченец, гарцуя на своем коне шагах в двухстах от нас, продолжал выкрикивать: «Абрек! Абрек!»

— Черт подери! Калино, дайте-ка мой карабин, уж очень мне надоел этот детина!

— Нет-нет, бросьте, не лишайте нас любопытного зрелища. Казаки советуются, кого выставить на поединок. Они узнали чеченца — очень известный абрек. Да вот и один из наших людей.

Действительно, казак, лошадь которого была ранена в ногу, убедившись в невозможности поднять ее, пришел объясниться со мною: так в парламенте требуют позволения говорить по поводу какого-нибудь весьма приятного дела.

Казаки сами снабжают себя лошадьми и оружием; если у казака убита лошадь, начальство от имени правительства платит ему двадцать два рубля. Он теряет только рублей восемь или десять, ибо порядочная лошадь редко стоит менее тридцати рублей. Следовательно, двадцать рублей, предлагаемые мной, давали ему 10 рублей чистого барыша.

Его желание сразиться с человеком, который лишил его коня, мне показалось вполне естественным, и я всей душой был на его стороне.

А горец продолжал выделывать своим ружьем кренделя, он кружился, все более приближаясь к нам. Глаза казаков пылали огнем: они считали себя вызванными на поединок, но никто не выстрелил в неприятеля после сделанного вызова — кто решился бы на это, покрыл бы себя позором.

— Теперь ступай, — сказал казаку его конвойный начальник.

— У меня нет лошади, — отвечал казак, — кто даст мне свою?

В ответ молчание — никто не хотел видеть свою лошадь убитой, да к тому же под другим. Да заплатят ли обещанные двадцать два рубля?

Я соскочил со своего иноходца, отдал его казаку, который тотчас же оказался в седле.

Другой казак, казавшийся смышленее прочих и к которому я три-четыре раза уже обращался через Калино с вопросами, подошел ко мне и что-то сказал.

— Что он говорит? — поинтересовался я.

— Если случится несчастье с его товарищем, он просит заменить его собою.