Михаил Игнатьевич понимал, что следовало бы сказать «прошу ближе к теме», но воздержался. Он сидел и обдумывал письмо, которое завтра уйдет к высокому начальству. «Мы рассмотрели на заседании Ученого Совета предложение товарища Охрипенко А.В. присутствии большого количества научных сотрудников. В обсуждении приняли участие ведущие специалисты института. К сожалению, вышеуказанное предложение не получило ни поддержки, ни одобрения выступающих в связи со своей нереальностью». Он протянул секретарю несколько листков бумаги:
– Сделайте обходной листок, в котором все распишутся. Нам нужно знать, сколько пришло людей.
В это время мадам Холостенко, к восторгу публики и к ужасу отставника, снимала картины и развешивала свои чертежи…
Следующий конкурс, с которым мне пришлось столкнуться после канувшего в лету Пантеона, был Всесоюзный конкурс на Музей Ленина в Москве. Конкурс был огромным и по объему работ, и по охвату архитекторов, так что мне, молодому специалисту, предоставилась возможность в нем поучаствовать только как оформителю. Объем здания был очень велик. Доски были невероятно большими, и их было очень много.
Когда проекты прибыли в Москву, была организована выставка, а потом обсуждение. Проекты подавались под девизами. Наш соавтор, побывавший в Москве на этом обсуждении, рассказал нам весьма интересные подробности. Оказывается, несмотря на инкогнито и запечатанные конверты, все знали, где чьи проекты. В самом начале выступления носили довольно приличный характер типа: «В проекте под девизом «Солнце в квадрате» мне кажется, не совсем правильно использована градостроительная ситуация…» Через час после начала обсуждения все принципы этики были забыты, и выступающие открыто перешли на фамилии:
– Архитектор Сидоров вообще исказил подоснову, в результате чего изменился масштаб сооружения…
– Товарищи, – слабо отбивался председательствующий, – у нас же конкурс под девизами, фамилии никому не известны.
– Как это неизвестны? – раздался крик из зала. – Всем все известно. Опять тузов развесили посредине, и между ними идет драка, а об остальных забыли.
Директор, зная мои увлечения, пытался втянуть меня в конкурс на сельские здания. Больше всего идей было у Ивана Николаевича, и директор надеялся, что мы обьединим его идеи и мою подачу и всех обставим. Но наши отношения с главным к этому времени совсем испортились – он со мной не разговаривал.
Все началось с вызова в ЦК на совещание по снижению стоимости строительства сельских зданий. Директор взял с собой Ивана Николаевича как большого спеца в этом деле, к тому же чувствующего конструкцию «через штаны». Сначала все шло довольно мирно. Говорили о самане, о народных приемах строительства в селе. Потом выступил какой то большой спец и призвал всех переходить на глино плетень – материал, который нам уже несколько раз пытались всучить. Когда докладчик закончил и продемонстрировал на планшетах чудовищные цифры экономии, Иван Николаевич не выдержал:
– Это же вообще не конструкция, и она не поддается расчету.
– А ты кто такой? – мрачно спросил завотделом ЦК.
– Главный инженер отдела.
– Рассчитывать ему, видите ли, неудобно. Вот такие как ты инженеры со своими расчетами довели нашу строительную экономику до такого состояния. Ему, видите ли, все в железобетоне делать надо. А мы будем делать из глино плетня – это и легко, и дешево, – победно закончил партийный лидер.
– Тогда у меня есть более рациональное и более дешевое предложение, – не унимался Иван Николаевич. – И я надеюсь, оно вам понравится.
– Вот это другой разговор. В чем же оно состоит?
– Давайте купим каждой корове зонтик – по 12 рублей на голову. Мы получим огромную экономию государственных средств. |