Таким образом, принять то, что в русской культуре есть философ-экзистенциалист, но нет писателей-экзистенциалистов, невозможно. Кстати будь сказано, Александр Зиновьев сделал для понимания русского экзистенциализма гораздо больше, нежели Шестов или Бердяев, те, собственно говоря, никакими экзистенциалистами не были: бытием теорию не они поверяли. Зиновьева я бы сравнил с Жан-Полем Сартром — он был и теоретиком, и практиком русского экзистенциализма.

Экзистенциализм в русской культуре, несомненно, был, и причем яркий. Просто он существовал не в работах Шестова (еще меньше в работах Бердяева), а в литературе и искусстве шестидесятых-семидесятых годов, параллельно со схожими процессами в Европе.

Владимир Высоцкий

Высоцкий и Ерофеев — вот вам чистый, без примесей «экзистенциализм», обнаженная русская судьба (тут бы употребить слово «дистиллированный», но оно не сочетается с именами Ерофеева и Высоцкого). Зиновьев и Владимов — вот вам рассказ о человеке, который чувствует себя вровень с историей и берет на себя труд отвечать сразу за всех.

Веничка Ерофеев

В этих книгах нарисован образ общества и, что еще важнее, написаны образы героев, а герои в русской литературе — большая редкость. Начнешь вспоминать: сколько же с тех пор было героев в русской литературе? Сколько их появилось за последние двадцать пять лет — время свободы и правды, и не вспомнишь ни одного.

Вы обратили внимание, что сегодня в изобразительном искусстве вовсе нет портретов, а в литературе совсем нет героев?

Нет таких героев, каким хотелось бы подражать.

В странное время мы живем сегодня: у этого времени нет ясного лица. Помните, мы приходили на выставки, и нас обступали лица нарисованных людей — да, подчас это были плакатные лица, но очень часто — живые. Помните героев песен Высоцкого — за каждым стояла судьба: за шоферюгой-дальнобойщиком, за пилотом истребителя, за алкоголиком, за разведчиком в черном бушлате; то были полноценные биографии. Помните скупых на слова зеков Шаламова, колючие диалоги матросов Владимова, язвительный язык Венички — что бы там ни было, достоинства они не потеряют: действительность может быть любая, но казалось, что героев русской литературе хватит надолго.

Принято повторять формулу «все мы вышли из „Шинели“ Гоголя»: сочувствие униженным и оскорбленным есть оселок русской литературы. Это и была миссия русского интеллигента — встать между униженной чернью и чиновником, принять на себя удар, стать адвокатом безъязыких и обиженных. «На каждой капле слезовой течи распял себя на кресте», а иначе зачем искусство, если оно не спасает слабого?

Я добавлю к образу шинели бородинские флеши.

В конце концов, где и должна была пригодиться шинель, как не на войне. Толстой однажды показал, как униженных и оскорбленных следует защищать. Можно долго колебаться, охранять свои привилегии, но однажды приходится делать выбор, как сделал выбор Пьер, как сделал выбор Зиновьев, как его сделал сам Толстой — как это принято среди русских писателей. Встань на сторону слабых, будь с чернью — свои преимущества сочти тщетою, по словам апостола Павла. Это и есть общее правило русского интеллигента. Если война, то воюй, если революция, иди в революцию. Если имеешь что-нибудь большее, чем у соседа, отдай это. В огне брода нет.

Лев Толстой однажды щедрой рукой высыпал в литературу деятельных героев: Болконского, Пьера, Денисова, капитана Тушина, Долохова, Николая и Петю Ростовых, Платона Каратаева и Кутузова хватило на много лет и на много кинолент, в их лучах отогрелись и булгаковские белые офицеры, и Мелихов из «Тихого Дона», Левинсон из «Разгрома», и Штирлиц, и даже герои Высоцкого и Зиновьева вышли оттуда — все они сошли с бородинских флешей Толстого.