Захаров схватился за голову, потом топнул ногою и быстро побежал к дому. В дверях он столкнулся с рассыльным.

– Тебе чего? – спросил его Захаров.

– Письмо вот; госпоже Захаровой из банка.

Захаров жадно схватил письмо.

– Я передам!

Рассыльный замялся.

– Мне наказывали…

– Молчи! – остановил его Захаров и стал рыться в кармане. – Вот тебе, скажи, что ей передал. Иди! – он сунул в руку рассыльному ассигнацию и быстро рванул звонок. Рассыльный с удивлением посмотрел на деньги, на барина и быстро повернулся назад, зажимая деньги в руке, словно боясь, что его вернут.

Луша отворила дверь и впустила барина.

– Кто? – крикнула из комнаты Екатерина Егоровна и поспешила скрыть охватившее ее разочарование при виде мужа.

– Ах, это ты! – сказала она. – Отчего так рано? Обедать сейчас или подождешь? А я спала все время! Вот жара сегодня; ночью, верно, опять гроза будет!..

Она болтала, чтобы скрыть свою досаду, и, наконец, совершенно сбитая с толку его молчанием, спросила:

– Ты какой‑то расстроенный? Нездоров?

– Нет, здоров совершенно! С обедом подожди! – ответил он жене, не смотря на нее, прошел в кабинет и запер дверь.

Предчувствие беды охватило Екатерину Егоровну. Она прижалась, глазом к замочной скважине, но ключ мешал ей видеть комнату.

Захаров бросил письмо на стол и несколько раз прошелся по кабинету. В письме – конец его мучениям и, может быть, смерть. Он остановился. Наверное, смерть!

Что иначе значил намек Долинина?

Он решительно подошел к столу, разорвал конверт и бегло пробежал глазами. Подпись: «Целую тебя».

Он перечитал письмо снова: «Радуюсь, что твой дурак согласился. Вечером приходи к своей матери; я передам тебе билет. Там же объясню маршрут. Целую тебя»., Захаров тяжело опустился на стул. Разве после этого могут быть сомнения? Смерть! Смерть!

В дверь постучали.

– Обед подан! – раздался голос жены.

Его затрясло. Если он взглянет в лживые глаза этой распутницы, он убьет ее.

– Я не буду обедать, – ответил он глухо и, перейдя к дивану, лег на него. На миг он потерял сознание.

Вспомнилась ему его беззаветная любовь к ней, и стало жалко этой поруганной любви. Именно поруганной. Полюби она другого – было бы легче. Здесь же не может быть и речи о любви. Он стар и безобразен, но богат. Она продалась, продалась, как распутная… Он застонал, схватившись руками за голову.

– Сеня! – послышался тревожный голос за дверью.

– Уйди! – почти простонал он, похолодев от ужаса при мысли, что он должен ее увидеть, что это неминуемо.

– Только не теперь, не теперь, – пробормотал он как безумный, и вдруг нелепая мысль мелькнула в его голове. Он надел шляпу, для чего‑то сунул в карман револьвер, лежавший в столе, и осторожно вылез из окна. Крадучись, как вор, он обошел палисадник и почти бегом пустился к берегу Волги.

– Что с нашим барином? – с тревогой говорила Екатерина Егоровна, смутно чувствуя беду. Луша сокрушенно покачала головою.

– Надо полагать, заприметил что, – сказала она шепотом.

Екатерина Егоровна вздрогнула.

– Но ведь мы вчера помирились?

– А сегодня накатило, – объяснила Луша, – или, может, опять что подозрительное подвернулось!

Екатерина Егоровна беспокойно стала ходить по комнате. Тишина в доме пугала ее.

«Господи, хоть бы он крик поднял!» – думала она, с тоскою и страхом взглядывая на запертую дверь кабинета…

Наконец она не выдержала этого напряженного состояния, бросилась в спальню и через минуту вышла оттуда с накидкой на плечах и в шляпе.