Тут он затронул вопрос центральной власти, и именно здесь Карл потерпел неудачу. Власть правителя правомерна только до тех пор, пока он может предложить в ответ свою защиту. Идея общественного контракта, по мысли Брэдшоу, не соответствовала никакому существующему контракту, но эта удобная ложь, безусловно, совпадала с практическим опытом Западной Европы за последние 700 лет. Феодальное общество было построено на этом принципе: владыка давал защиту, а вассал платил ему своей верностью. Английский закон и английская корона выросли из этих начал. И, согласно практическому опыту, правитель, который не сумел выполнить свою первостепенную задачу защиты, больше не мог рассчитывать на преданность.

Друзья короля могли бы сказать, что король начал войну лишь для защиты своих прав. Но, справедливо или нет, он начал войну против своих подданных, и это было самым грубым нарушением фундаментальных уз между ним и его народом.

Брэдшоу продолжил повторять обвинение: «Сир, в обвинении вы названы тираном, изменником и убийцей, а также врагом общественного благополучия Англии. Сир, было бы хорошо, если бы по праву и справедливости можно было бы обойтись без какой-нибудь из этих характеристик, хотя бы одной».

Жестокость оскорбления поразила короля, и он издал сердитое восклицание, в отличие от презрительной улыбки, с которой встретил эти слова неделей раньше. Они действительно сильно ранили его достоинство и гордость, поскольку более убедительных обвинений против короля выдвинуть было невозможно. Он знал, что невиновен, но знал и о том вреде, который в тот момент наносился внешним проявлениям его королевской власти, и его ум работал над тем, какой дать ответ, пока Брэдшоу продолжал свою речь.

Лорд-председатель долго объяснял, почему пришлось использовать слова «тиран», «изменник» и «убийца», и далее снова стал доказывать правовое положение и особую праведность суда, а также несгибаемую решимость всех, кто в нем заседал: «И хотя мы не можем быть избавлены от этих окровавленных рук и сердец, которые замышляют разгром королевства в целом и нас в частности за то, что мы участвуем в этом великом деле правосудия, и пусть мы умрем при этом, все же благодаря милости и силе Божьей продолжим свою работу».

Теперь Брэдшоу, как одобрительно записал фанатик-секретарь Генри Уокер, «мягко попытался заставить короля раскаяться в своих грехах». Он побуждал его признать свой грех и умолять Бога о своем прощении за кровопролитие, как просил прощения Давид за смерть Урии.

Аналогия с Давидом и Урией была болезненной для короля, потому что он не чувствовал свою вину за развязывание войны, но долго мучился угрызениями совести из-за смерти Страффорда, своего подданного и преданного слуги, на незаслуженную казнь которого дал свое согласие. Не имея сил дольше терпеть этот поток обвинений, Карл прервал оратора: «Прежде чем вы зачитаете приговор, я хотел бы сказать лишь одно слово относительно тех страшных преступлений, которые вы вменяете мне в вину».

Теперь было уже слишком поздно отвечать на обвинение, о чем Брэдшоу раздраженно и обратился королю: «Поистине, сэр, я не хотел бы особенно сейчас прерывать вас, когда вы хотите сказать то, что нам должно признать. Но, сир, суд – не ваша собственность, а вы смотрите на нас как на каких-то людей, просто собравшихся вместе; и мы знаем, как нас называют ваши сторонники».

«Мне ничего об этом не известно», – возразил король.

Но Брэдшоу продолжил, не давая подсудимому говорить: «Вы не признаете нас как суд, и поэтому для вас обращаться к нам, не признавая нас судьями, имеющими право судить то, что вы говорите, непозволительно. А правда в том, что все время с того момента, когда вы позволили себе не признать нас, суду не было нужды выслушивать хоть слово, сказанное вами».

Чрезмерно оправдывая себя и решив любой ценой помешать королю снова заговорить, лорд-председатель поспешил закончить свою речь, объявил короля виновным и распорядился озвучить приговор.