Однако он ничего не мог сделать. Никакое сочувствие не преодолело бы пропасть, разделявшую их. Фамильярность лишь усугубила бы ее горе, а не уменьшила бы его. Поэтому Питт поспешил приступить к исполнению своих обязанностей и нарушил молчание, заговорив формальным языком:

— Мы тоже, мэм, но мы работаем. Складывается впечатление, что тут замешана политика или личная вражда по отношению к любому из всех троих. Мы также допускаем, что это был какой-то безумец, и тогда мы не найдем разумного основания, которое было бы нам понятно.

Сделав над собой усилие, она заговорила четко, без слез в голосе, не всхлипывая:

— Политика? То есть анархисты? Люди говорят о заговорах против королевы или парламента. Но почему Катберт? Он же был всего лишь младшим министром в казначействе.

— Он всегда служил в казначействе, мэм?

— О нет, депутаты парламента, знаете ли, переходят с одной должности на другую. Он также занимал высокий пост в министерстве внутренних дел, а еще в министерстве иностранных дел — правда, недолго.

— У него были какие-то определенные убеждения по поводу гомруля?

— Нет, то есть, думаю, он голосовал за него, но я не уверена. Такие вещи он со мной не обсуждал.

— А реформы, мэм? Ваш муж был за социальные и промышленные реформы или против них?

— Он был за промышленные реформы, но при условии, что они будут проводиться последовательно и без спешки. — На ее лице промелькнуло странное выражение, нечто вроде смеси гнева и муки.

Питт задал вопрос, который ему совсем не хотелось задавать.

— А реформа избирательного права — как он относился к тому, чтобы распространить его на женщин?

— Нет. — Она в буквальном смысле процедила это слово. — Он был категорически против.

— Его мнение было известно другим?

Она секунду колебалась.

— Я… я думаю, да. Иногда он выражал его довольно горячо.

От внимания Питта не укрылось страдальческое выражение в ее глазах.

— А вы, миссис Шеридан, придерживались того же мнения? — спросил он.

Она была такой бледной, что даже в желтом газовом свете темные круги под глазами казались серыми.

— Нет. — Партенопа произнесла это почти шепотом. — Я глубоко убеждена, что женщины должны иметь право голосовать за своих представителей в парламенте и самим участвовать в работе местных советов. Я являюсь членом местной группы, которая борется за избирательное право для женщин.

— Вы знакомы с миссис Флоренс Айвори или с мисс Африкой Дауэлл?

Ее лицо никак не изменилось, на нем не отразилось ни страха, ни тревоги.

— Да, я знакома с обеими, хотя и не близко. Нас не так много, мистер Питт, поэтому вполне естественно, что мы знаем друг о друге, особенно о тех, кто готов идти на риск, бороться за то, во что свято верит, а не унижать себя бесполезными ходатайствами в адрес правящих органов, которые сплошь состоят из мужчин, совершенно не расположенных к тому, чтобы прислушаться к нам. За всю историю правящие круги никогда по доброй воле не отдавали свою власть. Обычно ее забирали у них силой, или они просто выпускали ее из рук, потому что были слишком слабы и коррумпированы, чтобы удержать ее.

— И миссис Айвори считает, что то же самое случится и здесь?

Впервые за все время на щеках Партенопы появился слабый румянец, однако взгляд стал жестким.

— Советую вам, мистер Питт, задать этот вопрос ей — после того, как вы выясните, кто убил моего мужа! — Ее гнев мгновенно растворился, она отвернулась, и ее тело сотряслось в беззвучных рыданиях.

Томас не стал извиняться, это было бы нелепо и бессмысленно. Ее скорбь не имела к нему никакого отношения, а любые замечания показали бы, что ему недостает понимания.