В 1878 году Холмс вступил в переписку с ныне покойным доктором Джоном Тиндалем, изобретателем респиратора, позволявшего пожарным дышать в удушливом дыме на протяжении более тридцати минут. Это устройство спасло жизнь многим шахтерам, иначе они отравились бы газом. Респиратор Тиндаля состоял из маски, соединенной с металлическим фильтром в форме цилиндра или трубы. Внутрь помещался уголь, обернутый слоем смоченной в глицерине ваты. Прокладка с абсорбирующим веществом удерживалась на месте с помощью проволочной сетки.

Холмс погасил лампу и снял с нее стеклянный колпак. Действуя с ловкостью искусного ремесленника, он нащупал головки двух болтов, прикреплявших держатель фитиля к основанию светильника, и, открутив их, осторожно снял металлический цилиндр. На его суженном конце имелось отверстие размером в обхват большого и указательного пальца. Этого было вполне достаточно. Через прорезь, расположенную ниже, к фитилю поступал воздух.

Времени оставалось в обрез. Мой друг работал в свойственной ему манере — поспешно, но не суетливо. Он вытащил из матраса немного пакли и выложил ею внутренность цилиндра. За неимением чистого глицерина Холмс смешал жидкое мыло, которым умывался в заключении, с небольшим количеством воды и смочил прокладку у верхнего отверстия и возле прорези. Эта пропитка должна была задерживать бо́льшую часть вдыхаемого угара. Разломанные пастилки активированного угля, похожие на маленькие камешки, заполнили сердцевину фильтра. Снова взяв в руки кувшин, Холмс увлажнил сделанную из наволочки маску и поместил держатель фитиля внутрь, широким концом к носу и рту. Покончив с изготовлением примитивного респиратора для защиты от удушливого газа, детектив лег на холодные плиты, приблизив голову к сливному отверстию под раковиной. Импровизированный фильтр должен был хотя бы частично поглощать зловоние, шедшее из канализационной трубы, а также окись углерода, постепенно заполнявшую камеру. Холмс надеялся, что в нишу за кроватью газообразный яд проникнет в последнюю очередь.

Если бы я задался целью сделать из моего друга героя романа, то написал бы: «Этот гений сыска, лежа на полу и ровно, но экономно вдыхая воздух через маску, усердно молился». Однако каждый, кто пробыл в обществе Холмса хотя бы пять минут, знает: он представлял собой идеальную машину, воплощение чистого интеллекта в соединении с непревзойденной наблюдательностью. Сыщик не отрицал того, что верит в доброе начало, свойственное человеческой натуре. Но в ту ночь эта вера не могла его спасти: он рассчитывал лишь на свой холодный разум и зоркий глаз. Однажды мой друг сказал мне, что к самым сокровенным религиозным истинам можно прийти с помощью одной лишь логики. Тогда же Холмс задал себе вопрос: в чем смысл круговорота страданий, насилия и страха, в котором мы живем? Когда-то это должно завершиться, если только нашей вселенной не управляет случай, что совершенно немыслимо. Но каков будет финал? Здесь, по словам Холмса, кроется величайшая тайна всех времен, разгадать которую человечество по-прежнему не в силах.

Не знаю, как долго Холмс лежал на полу, цепенея от холода, стальным лезвием пронзавшего тело до костей. Часы церкви Гроба Господня и вторящий им соборный колокол прозвонили еще по меньшей мере дважды. По верху ниши скользнул свет: охранник в очередной раз заглянул в камеру. Но Холмс все рассчитал с присущей ему сверхчеловеческой точностью.