— Нет, есть еще и пострашнее, — смело возразил я.

— Где? — Юля округлила глаза.

— На Старо-Охтинском кладбище. Там есть дом, обычный жилой дом прямо на кладбище, кругом вороны, могилы, и здесь же люди живут, с колясочками гуляют. Жуть!

— Это точно, жуть! — легко согласилась Юля. — Я бы ни за что на свете не стала жить на кладбище. Но в Мариинской больнице не лучше.

— Тогда жуть одинаковая получается. — Я покачал головой.

Мне нравился такой расклад — цитирую тетю Галю. Юлины глаза подобрели и приобрели ярко-песочный цвет, такой песок бывает на море в яркий солнечный день. Мы с мутхен раньше каждый сезон на море ездили в Лазаревское, песок там ярко-желтый, вода переливается изумрудными красками, кругом разливается космический покой, и там я понял, что такое счастье. Счастье — это когда ты безмятежен, мама рядом, а на душе покой. Другого счастья я не знал до сих пор…

— Неужели вы не помните, кто там был и сколько? — не отставал я.

— Не помню, — сразу загрустила Юля, — не помню. Если бы помнила, все бы тебе рассказала, дурачок.

— Почему — дурачок? — опять обиделся я.

— Маленький ты еще, потому и дурачок. Когда вырастешь, поумнеешь, тебя сразу перестанут дурачком считать. Ишь, уши горят, словно блины на сковородке. Сейчас Масленица, может, угостишь?

— Это у меня нервное. — Я дернул головой, процитировав в очередной раз тетю Галю. Она всегда так говорит, когда у нее какие-нибудь неполадки в гардеробе или на лице. И еще в личной жизни…

— Это у тебя-то «нервное»? Тебе лет-то сколько? — засмеялась Юля, округляя ярко-песочные глаза.

— Двадцать шесть! — гордо крикнул я и приподнялся на табурете.

Табурет предательски скрипнул, и я съежился, не желая позорно свалиться в присутствии красавицы с пронзительными глазами.

— Будет врать-то! — Юля совсем по-детски залилась тоненьким смехом. — Тебе от силы лет восемнадцать, даже ксивы не имеешь. Как только тебя одного по адресам отправили, не пойму.

— Я по поручению следователя. — Мне пришлось грозно сдвинуть брови. Для солидности…

Мне захотелось сдвинуть не только брови, но и ноги, чтобы, значит, получилась заглавная буква X.

— Брось ты, гнилое это дело! Неужели думаешь, что найдешь бандюков? Сам-то мозгами пораскинь. Куда тебе, малец!

Я озадаченно уставился на Юлю, размышляя, собственно говоря, зачем я сюда пришел. До сих пор я не задумывался, что я делаю — ищу преступников или просто убиваю время. Так себе, погулять вышел, а все потому, что на улице Чехова батарею ремонтируют, Вербный парится в кабинете, ожидая заветного дня, когда он отправится на пенсию с чистой совестью, тетя Галя трансформировалась в злую фурию, парень с красным шарфом нервный какой-то, сейчас не вспомню, как его зовут. За три дня я больше никого в отделе не видел, только Леонида Иваныча Тортиллу-Вербного и парня в шляпе. Нет, все из-за того, что на курсе прикрыли военную кафедру, и, если меня забреют в армию, моя мамуля будет страдать. Я не хочу, чтобы мама страдала из-за меня, поэтому я здесь. Ради того, чтобы избавить мою милую мутхен от страданий, я готов выдержать и не такие испытания. Все это, разумеется, я подумал про себя, вслух ничего не сказал, только сверлил ярко-песочные Юлины глаза, проверяя, умеет ли она читать чужие мысли.

— От армии хочешь отмазаться? — Оказывается, Юля умела читать чужие мысли. — Так бы сразу и сказал. Сейчас все кинутся в ментовку отсиживаться от армии.