Матушка Сергия еще некоторое время смотрела с крыльца вверх — она знала, что покои второго этажа во флигеле принадлежат мадам де Бодрикур, да и черное кружево одеяния, как и рубиновый перстень хозяйки ворона также не оставляли монахине никаких сомнений.

Раздумывая, она снова перевела взор на березовый лес — он струился по пригоркам будто золотая речка: блестящие желтые листики перемигивались на солнце рябью. Воздух стоял столь прозрачный, что и издалека можно было рассмотреть, сколь тесно переплетают между собой ветви деревья — что лесные люди, водившие ночью хоровод и застигнутые врасплох петушином криком. Не успели развести рук, да так и задервенели, враждебные всему, что живет на свету, на солнышке. Странно, но сколь не смотрела прежде матушка Сергия на лес с крыльца, но подобные сравнения не посещали ее.

Впрочем, по всему выходило, что враждебные солнышку существа обитали не только в лесу — они поселились в самом доме князей Прозоровских и видимо, подготавливались тайно к тому, чтобы обнаружить себя грозно и неотвратимо. Теперь уж все в усадьбе казалось пронизанным каким-то новым, непонятным ощущением пока еще одностороннего сообщения с нереальным, невидимым для обычного глаза миром, эфемерным, но смертельно опасным. И потому стоило готовиться к самому невероятному повороту событий.

То ли от подобного размышления своего, то ли по причине давней опытности, но матушка Сергия вовсе не удивилась, увидев с крыльца скачущую от леса и быстро приближающуюся кавалькаду всадников, предшествуемых многими собаками — князь Федор Иванович возвращался с охоты. Возвращался намного скорее предполагаемого, и это само по себе подсказывало с предостережением — что-то случилось.

Едва только топот копыт и лай собак разнесся по главной аллее княжеского парка, ведущей к крыльцу, княгиня Елена Михайловна в изумлении выбежала из дома, вытирая на ходу руки вышитым полотенцем:

— Что ж такое вышло? Отчего так рано воротились? — спрашивала она у Сергии, но та не отвечала, ожидая, что вот-вот все откроется само собой: — Лизонька? Никак Лизонька все ж замерзла очень? — все слышался рядом с ней голос Елены Михайловны, — так могла бы вернуться сама. Отчего же все? А Арсюша? Я Арсюши-то не вижу…

— Матушка, давно ль Арсений наш воротился? — спросил Федор Иванович, едва удерживая перед крыльцом взмыленного коня. Сам он тоже был мокр от пота и очень взволнован.

— Что ты говоришь, Феденька? — спросила, уронив руки Елена Михайловна, — Как же воротится он? Разве ж он не с вами… — и без того болезненно бледное лицо княгини побелело как полотно: — Где он? Где он?! — она вскрикнула и отступила на шаг, протянула руки вперед, как бы стараясь заслонить себя от боли…

— Да ты… — опираясь на плечи Ермилы, князь Федор Иванович тяжело слез с коня и бросив доезжачему шубу, поднялся на две ступени, стал перед женой: — Да ты… Ты может просто не видала его… — говорил он, едва шевеля окаменевшими от наступления неизбежного прозрения губами: — Он же, милая моя, он сразу к себе пошел, к себе в комнату… Чтобы отдохнуть… — князь протянул руку, чтобы погладить жену по щеке — рука его, усеянная перстнями, дрожала: — ты не волнуйся, матушка, он дома, уверен я…

— Нет его, не приезжал он, — проговорила вместо княгини монахиня Сергия, и голос ее, всегда приглушенный, смиренный, прозвучал на удивление громко и твердо.